Дневник Надсона - 112

10 января 1878 года

Тогда не успел дописать: кто-то помешал. Теперь у нас вторые занятия, уроков почти нет, одна геометрия, которую я знаю. Пользуюсь этим случаем, чтобы записать все, что происходило со мной на Рождество.

Я раньше говорил уже о впечатлении, которое произвела на меня Софья Степановна Дешевова: на меня пахнуло какой-то свежей, здоровой жизнью, чем-то таким, чего я никогда не встречал ни дома, ни у кого из знакомых. Я с большой охотой согласился на просьбы Миши и приглашение Софьи Степановны и Михаила Михайловича бывать у них и не откладывать долго своего первого визита, и в субботу, в сочельник, направил свои стопы в далекое странствие к Египетскому мосту, захватив с собой немецкие тетради для передачи их Мише. По дороге встретил я Мишу с какой-то барышней. Он меня не рассмотрел через свои синие очки и узнал только тогда, когда я его окликнул. Я поздоровался с ним и несколько гонорно поклонился его спутнице.

- А, так это вы прославленный Надсон? - обратилась она ко мне.

Мне несколько не понравился ее вызывающий кокетливый тон, и я сдержанно ответил:

- Я Надсон, но пока еще не прославленный, - и тотчас же в свою очередь спросил: - Я, верно, имею честь разговаривать с Натальей Михайловной?

- Точно так-с! - насмешливо ответила она и надула губки при слове "имею честь". Мише как будто было совестно за развязность его сестры, и он вопросительно смотрел на меня, вероятно, желая уловить, какое на меня впечатление производит ее непринужденный тон. Но моя физиономия, как всегда во время первого знакомства с кем бы то ни было, обыкновенно ровно ничего не выражает, да кроме того я замерз ужасно и думал только об одном: как бы отогреться!

- Ну что ж мы стоим, идемте домой, - затараторила Наташа. - Вы, конечно, зайдете к нам, Наде... Ах, извините, пожалуйста, у меня преглупая привычка называть всех попросту.

- Сделайте одолжение, - поклонился я, - называйте меня, как угодно, но зайти к вам я не собираюсь, некогда: спешу домой. - Начались упрашивания, и я согласился проводить их до угла, имея тайное намерение зайти.

- Вы нас проводите только, - тараторила Наташа, - а там мы вас не отпустим, - добавила она, лукаво улыбаясь и искоса взглядывая мне в лицо.

"Должно быть, тонкая кокетка", - подумал я, шагая между нею и Мишей по скользкому тротуару, и начал разглядывать ее личико.

А личико и вообще вся ее стройная фигурка были очень привлекательны. Она не высока, но не низка ростом, немного пониже меня. Лицо ее, не круглое, но овальное, поражало своей живостью и прелестным, свежим цветом. Тоненькие брови красиво изогнулись над серыми глазами, опушенными длинными ресницами, нос с чуть-чуть заметным горбиком, который видишь, только присмотревшись к лицу, маленькие, полные, красные губы и роскошная русая коса - все это произвело на меня приятное впечатление. На щеках Наташи играл румянец, вызванный морозом, и ослепительно блестели при улыбке два ряда маленьких белых зубов. Улыбалась она также как-то особенно, улыбка была не только на губах, но точно светом озаряла все черты ее лица и придавала ему еще большую прелесть. Улыбка казалась постоянно лукавою от какой-то неуловимой, особенной манеры язычка, чуть касающегося зубов во время улыбки.

Наташа болтала всю дорогу, задавала мне вопрос за вопросом, не ожидая моих ответов, и сама рассказывала про себя с таким простодушием и наивностью, что я невольно раскаялся в том, что принял ее за опытную и тонкую кокетку. "Это просто веселое и шаловливое дитя", - подумал я.

Дошли до подъезда. Я думал было отретироваться, но Наташа своей хорошенькой ручкой толкнула меня в дверь. Я вошел и разделся, чувствуя некоторого рода неловкость. Миша и Наташа ввели меня в залу и убежали куда-то.

В это время в комнату вошел Михаил Михайлович!.. Он поздоровался со мной, проговорив обычное в этих случаях: "Очень приятно", - и замолчал, очевидно, не находя, о чем со мной толковать. Я понял, что следует что-нибудь сказать, но что именно?

- Вот... мы и познакомились... - сказал я и покраснел, чувствуя, что отпустил глупость.

- Да, - ответил Дешевов, приятно улыбаясь. "Что-то будет дальше?" - подумал я.

А дальше настало молчание, во время которого мы оба напрасно ломали голову, изыскивая предмет для разговора, и ничего не выдумали. На наше счастье, вбежала Наташа и утащила обоих в так называемую детскую. Меня сейчас же напоили чаем.

Детская эта была скорее гостиной молодой девушки, чем детской. Два комода по бокам двери, туалет, уставленный разного рода безделушками, и письменный стол с принадлежностями придавали ей вид гостиной, но в то же время коллекции по стенам, детская деланная елка и орнамент, да лежащие на столе учебные книги придавали комнате действительно оттенок чего-то детского.

Эту же самую смесь, смесь взрослой барышни с девочкой, заметил я и в характере Наташи. То она поражала хитростью речи и искусством поддержать разговор, то вдруг как будто откидывала в сторону роль хозяйки, как нечто напускное и неестественное, и разговаривала с таким милым простодушием и откровенностью, как говорят только старые друзья. "Здраствуйте, Надсон", - закричала мне из-за перегородки Софья Степановна. Я пресерьзно встал с места и молча раскланялся с перегородкой, совсем забыв, что Софья Степановна не может видеть моего поклона.

Наташа разразилась громким хохотом. Я сам не удержался и рассмеялся. Эта минута решила наши дальнейшие отношения: моя неловкость и сдержанность улетучились, как дым, и в ответ на болтовню и остроты Наташи я отвечал тем же, так что скоро она, обращаясь ко мне, сказала:

- Знаете, Наде... Семен Яковлевич, извините, у меня к вам просьба.

- Какая же? - спросил я.

- Нет, вы мне пообещайте сначала, что исполните.

- Постараюсь исполнить.

- Нет, вы обещайте, ну что вам стоит? Я знаю, вы там скажете, неловко, да мало знакомы... Вы обещайте раньше.

- Ну, я догадался, Наталья Михайловна, можете не говорить.

- Не может быть.

- А вот я вам сейчас докажу: когда вы захотите просить меня об этом, тогда обратитесь к папе, а я напишу эту просьбу на бумаге и отдам ему.

- Ну хорошо.

Я взял клочок бумаги и настрочил на нем: "Говорить на "ты".

Но Наташа не вытерпела и начала упрашивать, чтоб я позволил Мише показать ей.

- Какой вы проницательный! - смеясь, заметила она. - Вы просто колдун.

- Нет, вы колдунья, - ответил я, сделав ударенье на слове "колдунья".

Наташа с укоризной взглянула на Мишу. Я ответил так, потому что знал, что Наташа ярая сторонница спиритизма и сама медиум.

Мы болтали и смеялись, и незаметно пролетел час. Софья Степановна просила меня остаться обедать. Я, как приказывает приличие и как учит та доля лоску, которую я получил дома, поломался несколько и согласился.

После обеда Михаил Михайлович предложил сыграть квартет. Наташа недурно играет на скрипке, т.е. знает теорию, но смычком владеет плохо. Она играла первую скрипку, я вторую. Друг их дома, Катерина Степановна Калиновская, играла на концертино и Михаил Михайлович - на виолончели.

Я врал страшно, путался в счете и в гамме - и все оттого, что против меня, слегка освещенное пламенем заставленной абажуром свечки, лукаво улыбалось хорошенькое личико. "Ах, какой я дурак", - выругал я мысленно себя, выбивая ногою такт, и краснел, чувствуя на своем лице веселый взгляд Наташи. А она как ни в чем не бывало, почти не смотря на ноты, легко водила смычком и, улыбаясь, смотрела на мою сконфуженную физиономию. Но пришла пора расстаться. На прощанье Наташа крепко пожала мне руку, а Софья Степановна просила быть на второй день праздника. Я поблагодарил, сказал, что постараюсь, и в душе дал себе слово быть во что бы то ни стало.