15 ноября 1877 года. Вторник
Спешу занести мои отпускные впечатления. Отпуск был на воскресенье и понедельник, следовательно, есть о чем поболтать. Субботу провел так, как вообще люблю проводить время, т.е. читал, играл на скрипке, курил и пел. Вася был у своего французского учителя, потом у Антонины Васильевны и вернулся довольно поздно. Напились чаю, улеглись спать, вот и все, о чем можно говорить, а о чем нельзя, то я буду помнить и не занося этого в дневник.
В воскресенье Вася пошел в церковь, а я попросил у тети позволения не ходить. Что я, мальчишка, что ли? Для чего нужно ханжество? Отправился к Лихонину, но не застал его, т.е. застал, да он спал еще, в половине двенадцатого. Оставил ему записку о перемене репетиции, т.е. что репетиция отложена до 6 часов вечера, и скрылся.
Пришел домой. Позавтракал. Далее произошло затруднение, как мне устроиться с обедом: у нас обед должен был быть в 4 часа, но Вася отправляется к Бардовским обедать и звал меня. Я также не прочь был пойти, но у Бардовских обедали очень поздно, и я не поспел бы на репетицию. Приходилось отказаться или от репетиции, или от обеда. Я предпочел последнее и отправился к Григорию Васильевичу. Дома никого не было.
Мы с Васей закурили папиросы и принялись рассуждать. Я нашел стихи Некрасова и, конечно, тотчас за них уселся. Но тут раздается звонок. "Сейчас войдет Марья Арсеньевна", - мелькнуло у меня в голове, и я, проходя, в переднюю, невольно остановился в зале перед зеркалом, поправляя слегка волосы, опять-таки увидал в зеркале свою уродливую физиономию, и с убитым видом вышел в переднюю.
Крючок щелкнул, показалась сначала Анна Арсеньевна и потом... О, разочарование, потом никого не показалось. "Вы одни?" - спросил Вася. "Одна", - ответила она. Она мне показалась красавицей. Бархатная шубка, отороченная мехом, так мило обнимала ее стан, таким веселым и смелым взглядом глядели ее... эх, позабыл какого цвета, серые, кажется, глаза. Такой здоровый румянец горел на ее щеках, что мне, ей Богу, стало завидно смотреть на ее здоровую фигуру. Мне, отпетому, сделалось досадно, отчего я такой.
Вася поспешно бросил только что скрученную им папиросу (и скрученную преотвратительно) и поздоровался с Анной Арсеньевной. Она протянула нам свою маленькую ручку, ловко обтянутую лайковой перчаткой, чему я был втайне рад, так как мне всегда стыдно становится за свои руки, когда их пожимают не товарищи, а дамы (или девицы, все равно). Мне кажется, что они всегда должны испытывать некоторого рода отвращение, и, несмотря на то, что я, будучи сам брезгливым, вполне понимаю его, я всегда несколько зол, когда мне приходится подавать руку. Я предпочитаю раскланиваться издали, причем, как я заметил, моих поклонов большею частью не замечают.
- Я вам хочу дать поручение, - обратилась к нам Анна Арсеньевна, - сходить в суд и послать телеграмму.
Мы с Васей изъявили готовность исполнить всевозможные поручения.
- Ну и отлично, - ответила Анна Арсеньевна, - я вас довезу в карете. Только вот усядемся ли мы?
Я заметил, что я могу и "петушком, петушком" за каретой. Но Анна Арсеньевна решила, что усядемся, и мы, одевшись, вышли на подъезд. Вошел Вася и уселся. Рядом с ним шла Анна Арсеньевна и предлагала мне усесться на колени. Но я наотрез отказался.
- Да чего вы глупите? - смеялась Анна Арсеньевна своим добрым, открытым, но тихим смехом, прищуривая глаза, - вы уже большой человек, как можно?
- Конечно, большой, - ответил я с напускной важностью, - я, слава Тебе Господи, в шестом классе.
Ну и, конечно, не сел к ней на колени, а уселся к Васе, причем он, несчастный, жался на все ножки.
- А мы здесь с Марусей и Гришей втроем ездили, - заметила Анна Арсеньевна.
- С кем? - переспросил я.
- С Марусей, - ответила она, и мне показалось, что это слово было сказано как-то особенно, несколько печально. Оказалось, что, кроме суда, Анне Арсеньевне надо было съездить еще туда и сюда, и таким образом мы путешествовали в карете около двух часов.
Наконец наши странствования окончились, мы вернулись назад и позвонили. Ваня отпер двери. В глубине кабинета я заметил фигуру Маруси.
Свободное копирование
