А городская больница, между тем, обрастала новыми, совсем молодыми врачами - неопытными и небитыми. К бумажкам своим они относились несерьезно, легкомысленно. С Буревичем не считались. Сексуальная красавица Коленкина ему и вовсе дерзила, и точеные свои ручки упирала в бока, и острым соском из под крепдешина подрагивала, дразнилась. А маэстро по шахматам вундеркинд Гарик Соломкин устраивал ему какие-то комбинации с конфузами на конце. И я, черт возьми, эпиграммы на него писал. И веселились мы, и фрондировали, и хохотали от избытка юности, соков и мускулов. А он в темном рентгеновском кабинете однажды Лене Голику простонал по-волчьи:
-Ле-е-ня, когда-а-а я-я-я вхожу-у-у оди-и-ин в кабине-е-е-ет, я-я-я хо-очу-у-у взя-я-ять руко-о-о-й оголее-е-нный ка-а-а-бель. Хва-а-а-тит, хва-а-а-тит, хва-а-а-тит с ме-е-ня-я-я аа!..
Глаза его остановились тогда в безумии, широко открылись, и слезы текли по щекам и капали на учетные документы.
Господи, да что же мы делаем друг с другом! Давно уже нет Буревича. Царство ему небесное. Он тоже был мучеником. Они тоже страдальцы! А что делать?
Кубик Рубика...
Свободное копирование
