Глава 7

А теперь я хочу написать о таком важном отрезке времени в моей жизни, как встреча через двадцать лет с художником Владимиром Яковлевым.
   Владимир Яковлев – гениальный художник современного русского авангарда 60-х годов родился 15 марта 1934 года, умер 10 октября 1998 года. Сейчас его картины находятся в Третьяковской галерее, в музее "Другое искусство" в Москве, в "Музее современного искусства" в Нью-Иорке, а также в музеях Германии, Греции, Израиле и других крупнейших частных коллекциях мира. Его лучшие абстракции практически полностью были вывезены на Запад еще в 60-70-е годы. Не имея художественного образования, слепой, душевнобольной художник, с одиннадцати лет периодически находившийся на излечении в психиатрических клиниках, написал более тысячи картин. Они несут в себе огромную энергетику, которую можно почувствовать, соприкасаясь с творениями художника. Слепому мастеру дано было свыше духовное зрение, и он писал, рассказывая людям о тайнах бытия, о красоте мира, о душевной трагедии своего существования, а "цветок Яковлева" – это окно, распахнутое во Вселенную.
О живописи Владимира Яковлева написано сотни статей искусствоведов, художников, изданы каталоги его картин. После смерти Володи, мы тоже с дочерью написали воспоминания, в которых решили рассказать о другой стороне жизни этого многострадального художника. Десять последних лет, проведенных рядом с Владимиром Яковлевым, позволили нам написать о жизни гениального мастера, находившегося после смерти своих родителей в психиатрической больнице, которая стала его "вечным домом". Воспоминания о нем «Художник Владимир Яковлев» опубликованы на сайте Проза.ру http://www.proza.ru/2009/12/13/1157, и на сайте моей дочери http://sonya-maler.narod.ru в разделе «В.Яковлев».
   С 1989 года до последних дней жизни Володи я брала его домой и постоянно ездила к нему. Сначала в Психиатрическую больницу № 16, далеко за городом, в деревню Авдотьино, в бывший Николо-Бирлюковский монастырь, потом в психоневрологический интернат № 30 для больных, оставшихся без родителей, в центр «Микрохирургии глаза» Святослава Федорова, где Володе делали операцию на глаза. Мы спасали друг друга, не ведая этого сами.
   Немного вернусь назад и напомню о первой встрече с Владимиром Яковлевым в 1962 году, когда мой второй муж, Виталий Панов, познакомил меня с ним, тогда известным абстракционистом.
   По просьбе моего мужа Володя нарисовал несколько набросков и мой большой карандашный портрет. Я бывала у него дома на Тихвинской, видела прекрасные абстракции маслом на холсте, которые десятками висели на стенах кухни их коммунальной квартиры. Здесь я пересеклась с Геннадием Айги, которому Яковлев оформлял книгу стихов. И когда Володя работал над этюдами моего портрета, с его разрешения я читала рукопись стихов Геннадия Айги. Несколько стихотворений переписала в свою тетрадку и никогда не расставалась с ними, часто потом читала стихи Айги моей дочери. Володя бывал и у нас на Горького, я кормила его борщом, который он очень любил, котлетами, компотом. Потом мы шли пешком до Малой Грузинской и разговаривали. После того, как был закончен мой портрет, Володя решил показать его коллекционеру Георгию Кастаки, и мы поехали к нему на Ленинский проспект. Георгий с радушием принял нас. Он показал свою огромную коллекцию современного авангарда и авангарда 20-30-х гг. XX века. Одна из комнат была отдана большой коллекции старинных русских икон.
   До 1965 года я поддерживала отношения с Владимиром Яковлевым, потом наши пути разошлись более чем на двадцать лет.
   …И вот 13 ноября 1988 год. В этот день я смотрела по телевизору документальный фильм Иосифа Пастернака «Черный квадрат» о художниках-авангардистах. И вдруг увидела там нашего Володю Яковлева, я была дома одна. Когда стали показывать Володю, сердце мое сжалось от боли. Он стоял на фоне монастыря и что-то рисовал, по-моему, какое-то лицо и точки, точки по лицу. На вопрос, что он рисует, Володя отвечает: «это ветер… лицо человека, которого уносит ветер». Потом он говорит, что здесь ему тяжело, не может рисовать. Голос за кадром объясняет, что Володя остался сейчас один, умерла мать, потом отец и теперь это место – его «вечный дом». Это было страшно слышать. Потом снова кадр – Володя такой одинокой фигуркой (вид со спины) идет по дорожке вдаль и голос его за кадром: «не знаю, что дальше будет, может быть, меня кто заберет домой отсюда, тогда снова смогу рисовать». Это был душераздирающий крик в пространство о помощи, крик надежды больного несчастного человека.
   Фильм получился просто ошеломляющий своей правдой, своей страшной черной дырой, в которой живет каждый из художников. Когда пришла дочь, я вся была в слезах, так как уже позвонила своей сестре и, рыдая, рассказала ей о фильме и о судьбе Володи Яковлева. Сестра что-то почувствовала интуитивно и сказала мне: «смотри, еще не вздумай взять его к себе». Я же про себя решила, что если Соня будет согласна, то я возьму его, тем более родственников у него нет. Я вдруг поняла, что это знак. Да, я возьму Володю, и буду ухаживать за ним: мыть его, кормить, а он нам с Сонечкой станет братом, нашим несчастным братом, и это будет Божья милость за все наши страдания. Когда я вся в слезах рассказала Сонечке о фильме и о Володе, то первое, что услышала в ответ: «мама, давай возьмем Володю к себе». Никто не может представить, что было у меня на сердце, когда я услышала эти слова. Это и страх за нее, ведь ей было всего 20 лет, и радость нашего с ней единодушия. Я долго ей рассказывала, какая нас ожидает жизнь, что надо от всего отказаться, ведь он как маленький ребенок, еще и душевнобольной. Мы долго обсуждали это, и пришли к единому мнению – «брать!» Володю. Да, чуть не забыла, в последнем кадре фильма, когда одинокая фигурка Володи уходила вдаль, крупным планом показали табличку с надписью: «Психиатрическая больница №16». Это во многом облегчило наши поиски Володи. Сонюшке я сказала, что если мы его возьмем, то будет очень тяжело материально, так как моя зарплата 155 рублей и ее – 110, да еще вычтут подоходный налог, потом надо платить за нашу кооперативную квартиру каждый месяц 60 рублей, в общем – нищета! Да еще нагрузки, ответственность как физическая, так и моральная. Я говорила, что мы себя обрекаем, что это крест, который мы добровольно должны нести. Обе мы снова пришли к выводу, что в нашей жизни это единственный выход из духовного тупика, в котором мы оказались. Сама себе я задавала вопрос, смогла бы я решиться на это раньше? И я поняла, что наверно не смогла бы. Соне стало это ясно в 20 лет! Хотя, мне кажется, она не совсем отдавала себе отчет по молодости.
   После принятия обоюдного решения, я стала обзванивать психиатрические больницы, так как №16 в справочнике не значилось, и только в одной мне дали телефон, но с оговоркой, что это очень старая запись и могут быть изменения. По этому телефону все время было занято, я догадалась, что телефон изменился. На следующее утро, 14 числа, в справочной мне дали телефон «заменов», где посоветовали позвонить вместо 184…. 584… Наконец, я набираю телефон с 584…. Мне говорят, что это 16 больница. Я сразу объяснила, что мы давно разыскиваем Володю Яковлева, и вот вчера из фильма я увидела крупным планом табличку «Психиатрическая больница №16» и, наконец, попала по адресу. Женщина очень доброжелательно назвала дни приема и как ехать, спросив предварительно, на своем или городском транспорте мы приедем. Я ответила, что городским. Ехать 3 часа. Мы решили в воскресенье – это будет 20 число. Всю неделю я чувствовала, что на меня, как облако спустилось какое-то странное спокойствие, тишина… Ночи я спала плохо. Целую неделю мы с Сонечкой говорили о нашем намерении. Я, конечно, переживала не только за это решение, но и за нее, не зная, как все это может на ней отразиться. Но ни разу не пришла мысль изменить решение. С Соней мы договорились, что ни один человек не должен знать об этом, так как посыпятся советы и все нарушится. Это дело только нас двоих, и никто, ни одна душа не должна ничего знать. Всю неделю мы ждали того дня, когда поедем к Володе. Я вытащила его папку с рисунками, перепечатала стихи Геннадия Айги.

   20 ноября 1988 год. Я собрала все, что мы возьмем в больницу: яблочки, лимоны, бутерброды с колбасой и ветчиной, помидоры, гранат, купила 3 прекрасные длинные белые розы, три белые игольчатые хризантемы, для роз я приготовила химическую колбу, а для хризантем – длинный керамический сосуд. Ночь мы плохо спали. Рано утром встали, позавтракали и отправились в путь. Через час и 15 минут мы приехали к Щелковскому автовокзалу и минут через 10 уже сидели в 320 автобусе, идущего в сторону Черноголовки до остановки «Громкое». Погода была ясная, солнечная, кругом снег, дорога прекрасная. И вот наша остановка. Водитель объяснил, что надо повернуть направо и идти до монастыря. Мы вышли из автобуса и видим, что прямая дорога налево ведет к пансионату МИДа, а направо идет вверх прямая дорога сквозь сосновый лес. Вдруг смотрю, стоит женщина в дубленке, и во все огромные голубые глаза смотрит на меня. Боже мой! Неужели Ольга Яковлева? (имеется в виду актриса театра А.Эфроса. – Прим. автора). Но не могу разобрать. Расстояние уменьшается. Мы, как загипнотизированные, смотрим друг на друга. И, наконец, я вижу – Альбина Матвеева! Мы бросаемся друг другу в объятия и долго, долго не можем оторваться. Сонька совершенно удивленная спрашивает меня: «кто это?!». А я от радости: «да, это Альбина Матвеева, актриса Эфроса». Она ждала мужа из санатория. Я ей сказала, что мы следуем в монастырь, в психиатрическую больницу, к знакомому художнику, кстати, тоже Яковлеву. Альбина: «Цветы, конечно!». Поговорили об Оле. Альбина сказала, что она ушла с Таганки, и Ульянов хочет восстановить с ней «Наполеона». Поохали, поохали, распрощались, и мы двинулись вверх по прямой. Солнце заливало дорогу. Мы энергично шли, вот показалась колокольня, часть монастырской стены и купола храма. Все это в разрушенном состоянии и, наконец, мы подходим к воротам. Та самая надпись «Психиатрическая больница №16». Вошли внутрь, спросили 4-ое мужское отделение, но уткнулись не в тот корпус. Из него вышел рабочий и направил нас к Володе Яковлеву, показав нам дом. Это был трехэтажный небольшой корпус, двери закрыты. Мы позвонили. На звонок вышла женщина. Мы сказали, что приехали к Володе Яковлеву, вошли в здание, в коридор. И прямо у двери на скамеечке одиноко и смиренно сидел в больничной убогой одежде Володя Яковлев. Он сказал, что ждал кого-то, поцеловался с нами и поздоровался за руку со мной и Соней. Панна Александровна провела нас в комнату, где они обедают, там стояли два стола и диванчики-скамеечки для посетителей. Мы разделись, сбросили на них шубы, сели за стол. Другие больные стали с любопытством собираться вокруг. Панна Александровна их прогоняла, но они не уходили. Глазели на нас, улыбались и мы им тоже. Я вытащила рисунки, положила на стол перед Володей цветы. Он приближал к ним свое лицо и нюхал. На хризантемы он сказал, что пахнут огурцами, а розы долго нюхал и сказал, что хорошие цветы. Мы поставили их в колбу и в сосуд. Потом Володя рассматривал свои рисунки и говорил: «хороший рисунок». Я сказала, что мы привезли ему кое-что поесть. Он очень оживился, стал с жадностью есть бутерброды, я подкладывала ему зелень, помидоры (гранат он положил в карман больничной куртки). Потом принесли какую-то баланду-суп, от которого он сразу же отказался, но я уговорила, так как видела, как нелегко ему было поглощать всухомятку бутерброды. Потом он взял в пакете лимоны, яблоки и отнес в палату. Я спросила, сколько в палате человек. Оказалось – пять. Мы были потрясены, в каких условиях они содержатся. Разговор не клеился, я стала напоминать ему о том времени, когда он оформлял стихи Геннадия Айги, спросила, где он сейчас. Он сделал вид, что не услышал, а когда я второй раз спросила, ответил, что в больнице. Потом он стал говорить о Саше Васильеве, что он собирается взять его на несколько дней, я попыталась узнать его телефон, но он сказал, что не помнит – это надо спросить у сестры. Я даже привскочила: «какой сестры?!». Он сказал: «у моей сестры – Ольги Яковлевой!». И тут я вскрикнула: «какой Ольги Яковлевой – актрисы!». Володя ответил: «нет, она инспектор, работает в больнице». Не веря своим ушам, я спросила Володю, родная или не родная сестра, младше его или старше? Он ответил, что это его родная сестра, младше его на четыре года, и дал ее телефон. Потом попросил, чтобы она принесла ему кальсоны, а также передать ей, что ему очень много дают лекарств и поэтому у него плохо ходят ноги. Я, конечно, все записала, но подумала, не бред ли это, хотя говорил он очень разумно. Чувствуя, что разговор при других больных не складывается, я спросила Володю, могут ли его отпустить с нами немного погулять. Он сказал, что могут, если разрешит Панна Александровна. В это время комната продолжала заполняться больными: кто глядел с любопытством на нас, на цветы, кто, улыбаясь, заигрывал с нами, приближался, хотел потрогать. В этих одеждах все они производили жуткое, страшное впечатление и чувство большого сострадания к ним. Панна Александровна разрешила нам немного погулять, открыла раздевалку, Володя оделся и вышел – я была в отчаянии. Он выбрал огромные ботинки в какой-то белой муке, одел правый на левую ногу, телогрейка и ушанка – все это было черное и убогое. Я повела его обратно в раздевалку, нашла получше ботинки, поставила их перед Володей, он опять стал одевать их неправильно, тогда я сама переодела ему ботинки, поправила телогрейку, мы подождали Соню и вышли на улицу, то есть во внутренний двор монастыря. И не прошли мы несколько шагов, как Володя вдруг захотел курить. Он вытащил папиросу, несколько раз чиркнул спичкой, дул ветер, спичка гасла. Тогда я попросила Соню взять у Володи папиросу и прикурить в предбаннике. Володя вдруг остановился в нерешительности (мы еще не знали, что у него туберкулез; а он, по-видимому, не мог решить: давать ли Соне папиросу, которую он уже прикуривал или нет), потом все же отдал, и через минуту Соня вернулась с зажженной папиросой. Володя взял мою руку и поцеловал. И опять стал говорить, что его собирается взять домой на несколько дней Саша Васильев. Тогда я сказала, что мы с Сонечкой живем вдвоем, и у нас большая квартира и что, если ему понравится, мы могли бы жить все вместе, а он, Володя, был бы нам братом. Лицо его, всегда угрюмое, неожиданно осветилось радостью, он стал уверять, что ему, конечно же, понравится, и что он не хочет к Саше. «А сможешь ли ты быть один, пока мы будем на работе?». Володя ответил, что он не будет мешать, он будет только спать и рисовать. Мы шли, взявшись за руки. Вдруг Володя сказал: «давайте повернем», он замерз. Мы подошли к двери, он попросил у меня руку, взял бережно и поцеловал, потом у Сони. Когда мы вошли, подошла Панна Александровна, а Володя и Соня сели на скамеечку, Соня держала его за руку и что-то ему говорила, а он улыбался. Панна Александровна спросила родственники ли мы. Я ответила, что нет, но мы хотели бы взять его к себе домой. Она посоветовала нам обязательно поговорить с лечащим врачом, так как помимо психического заболевания, у него еще и туберкулез.
   Вернувшись, дочь рассказала, что они, когда сидели на скамеечке, очень сошлись. Соня говорила ему, что мы его долго разыскивали, Володя отвечал: «Спасибо», потом по-детски наивным тоном добавил, что он хороший художник. А Соня: «Я знаю… Ваша абстракция потрясающая». Он повторил слово «потрясающая» как будто оно имело новый оттенок. А Соня продолжала: сколько абстракций она видела, но его ни с чем не сравнится. Мы стали собираться, Соня сказала: «держись, Володя, осталось немножко», а мне он сказал, что надо уговорить врача. Мы поцеловались и распрощались.
   Обратно мы доехали вполне благополучно. Поели и решили позвонить его сестре Оле Яковлевой. Трубку взял очень молодой и нервный голос. Я представилась, сказала, что мы были у Володи, и он дал ваш телефон, сказав, что вы его сестра. Я очень удивилась, так как с 1962 по 1965 годы часто бывала у Володи в деревянном стареньком доме на Тихвинской, знала его мать Веру Александровну и отца Игоря Михайловича – очень интеллигентного милого человека, но никогда не слышала, что у Володи есть сестра. Ольга Игоревна пояснила, что она воспитывалась и жила у бабушки, поэтому я ее и не видела. Удовлетворившись ответом, я вернулась к разговору о Володе, сказав, что он просил то-то и то-то. Насчет кальсон, она стала жаловаться, что там украли его кальсоны, так как хватает только от купания до следующего мытья. Но она обязательно купит. Я ей предложила немецкое утепленное мужское белье, но Ольга Игоревна тут же воспротивилась, сказала, что купит все сама. Насчет лекарств, от которых у него плохо ходят ноги, пояснила мне, что он просто капризничает. Наконец, я сказала Ольге Игоревне, что хотела бы помочь и, возможно, общими усилиями мы могли бы что-нибудь сделать для Володи. Но она отвечала, что сейчас ей много людей помогает и ничего не нужно. Тогда я стала говорить, что Володе там очень плохо, он не может рисовать, и я могла бы взять его к себе. Но Ольга Игоревна сказала, что это не шутки. И настойчиво повторяла мне, что он душевнобольной и дома ему даже хуже. А в данный момент Саша Васильев и друзья хлопочут по поводу операции на глаза, а потом будет видно. Тогда я попросила записать наш телефон на случай, если мы понадобимся, она поблагодарила, и мы попрощались. После разговора, у меня был неприятный осадок, как будто я влезла в чужую жизнь, хотя и рассказала, что Володя 25 лет тому назад меня рисовал, что за последние годы я похоронила маму, папу, отца Сони и так далее. Она вроде бы стала понимать, что я не из-за каких-то выгод предлагаю помощь, а просто от души. Поверила ли она в это, я не знаю.
   Предстоящая ночь оказалась сплошным кошмаром. После того как мы с дочерью посмотрев фильм, пришли к решению «взять Володю», свидание с ним и, наконец, неожиданность, которую мы вообще не предполагали (это существование его родной сестры, т.е. новая неопределенность) – все это привело меня к нервному расстройству. Так или иначе, надо было снова принять какое-то решение. На следующий день я позвонила в больницу и решила поговорить с врачом Светланой Ильиничной Шацкой. Я ей объяснила, что в это воскресенье мы приезжали, и хотели бы взять Володю, надеясь, что домашний уют и забота возродят его к жизни, и конечно для меня было полной неожиданностью узнать о существовании его родной сестры. И что нам в таком случае делать? Врач сказала, что домой его отдать никак нельзя, поскольку он должен находиться под присмотром психиатра, кроме того, у него туберкулез и потребуется еще 1,5 года, чтобы процесс закрылся. Потом она сказала, что сейчас Ольга Игоревна и Саша Васильев намерены устроить его в центр «Микрохирургии глаза» Святослава Федорова, так как необходима операция на глаза. Что домой его можно взять, но не больше чем на пару дней, и то в этом случае должна приехать сестра, его опекун, и дать расписку. После небольшой паузы я спросила, как Володя себя чувствует. Оказалось, что настроение его в течение дня постоянно меняется: то он плачет, то слышит голоса и т. д. Я дала Светлане Ильиничне свой телефон, передала привет от нас Володе, поблагодарила ее и попрощалась.
   И вот уже целый год как мы приезжаем по воскресеньям к Володе. Везем ему чай, папиросы «Беломор», горячее, а в последнее время – блокнот и фломастеры. Так Владимир Яковлев стал частью нашей жизни.