Учиться мне страшно нравилось. (Вот не шучу: тут слово «очень» - маловыразительно). И ещё читать, слушать передачи по радио, рыться в книгах в библиотеках. Мне страшно нравилось узнавать: любопытство, любознательность – не знаю, но в школе, через книги и даже «Пионерскую правду», через журналы, передачи по радио, (порыться в завалах книг в библиотеке, порыскать по полкам…) и узнавать, узнавать, узнавать… Не помню, чтобы мне надоедало учиться, читать, слушать постановки спектаклей и музыку по радио.
Но мне не хватало того, к чему был доступ. Конечно, я не могла себе сказать, как сейчас: «Надо жить в столицах, в культурных центрах. Тогда ты можешь выбирать – к чему тебя влёчёт». Я этого не осознавала. Я просто тогда «глотала» всё, что несло какую-то новую (или интересную) информацию.
Родители выписывали нам с сестрой журналы: сначала «Мурзилку, позже «Пионер»... Вообще, в нашу семью приходила такая корреспонденция: газета «Тихоокеанская Звезда» (ТОЗ), «Пионерская правда» (или позже «Комсомольская правда»), журнал «Коммунист» и/или «Политическое самообразование» - для Папы, а для Мамы - журнал «Работница». Когда я подросла, то выписывали «Юность» и страстно мною любимый «Советский экран». Ещё позже некоторое время выписывались «Смена», «Сельская молодежь» (удивительно хороший журнал, где сельской тематике хоть и отводилось определенное место, но все статьи писались такими мастерами, что журнал читался от корки до корки).
С фантастикой я столкнулась, кажется, в классе четвёртом: тогда «Пионерская правда» начала маленькими кусочками печатать «Туманность Андромеды» И. Ефремова. До этого, конечно, я обожала волшебные сказки. Жизнь в малоблагоустроенном рабочем посёлке в начале 50-х годов была убога, скудна на радостные впечатления и приключения. Заполнялась пустота будней только общением с себе подобными: у взрослых – свои «общества по интересам», у детей – свои. Конечно, душа жаждала фейерверков. Но в повседневной жизни их брать было неоткуда. И только фильмы да книги могли утолить жажду радостной свободы от этих серых, заполненных трудом, учёбой или пустым времяпрепровождением будней. Отсюда любовь к волшебным сказкам, сказочным повестям, где один герой сквозь различные приключения получает-таки принцессу с дворцом в придачу. Фантастика заменила волшебные сказки. Когда я «распробовала» фантастическую литературу, то стала выписывать «Знание-сила», к которому прилагался «Искатель»: и в самом журнале, и в «Искателе» было дополна фантастики.
Читальными залами наших поселковых библиотек я не пользовалась – просто времени на них не хватало, а чтение дома проходило в самое удобное время – во время еды. Конечно, Мама резко этому возражала и запрещала читать за столом, но она всегда была на работе, а раз надзора нет – кто из отроков сам себе будет надзирателем?
Помню, когда вскоре после смерти Сталина «разоблачили» Берию («Враг народа Берия потерял доверие, а товарищ Маленков надавал ему пинков» - такую частушку принесла с работы Мама), я - в еще не выброшенных номерах «Пионера» с обложкой красного цвета, с черной каймой, обрамляющей портрет товарища Сталина -старательно вымазывала чернилами и карандашом (до прорыва бумаги) лицо Берии Внутри номера Берия был чуть ли не на каждой странице - в толпе людей, несущих гроб с телом генералиссимуса. А когда, уже при Хрущеве, разоблачили культ личности (что это такое – мы не знали, но выходило, что Сталин был и не такой уж хороший, хотя его портреты, бюсты и памятники встречались на каждом шагу), я старательно вымарывала из журналов уже и самого Отца народов.
Кстати, я хорошо помню день, когда по радио сообщили о смерти Сталина. Вся страна знала, что товарищ Сталин уже несколько дней тяжело болен, передавали несколько раз на дню бюллетень о здоровье горячо любимого вождя. И вот, 5 марта. Обеденное время, час дня. Папа и Мама дома, на обеде, я – готовая к школе (вторая смена)в школьной форме: платье, фартук, белый воротничок, белые манжеты, в косах черные атласные банты, косы – колечком подвязаны под затылком.
Папа включил «Балтику» - ламповый приемник с зеленой лампочкой-ндикатором, настроенный на Хабаровскую радиостанцию. И вдруг в неурочное время (время новостей из Москвы – через час) голос диктора Левитана: «Внимание! Через несколько минут будет передано важное правительственное сообщение!» И несколько раз так. Папа и Мама замерли. Мама: «Наверное, Сталин умер», и тут я, глядя на родителей, застывших в ожидании, вдруг с чего-то (может, от напряжения) улыбнулась во все лицо. Сама напугалась. Даже я, второклассница, понимала тогда, что эта гримаса мне может дорого обойтись, узнай кто о ней. Но никто не видел: глаза родителей были устремлены на приемник. Но мой страх за собственную, такую неуместную, улыбку был спрятан и запомнен на всю оставшуюся жизнь.
В школе помню заплаканное лицо одной учительницы и мое удивление - такая жесткая и строгая, оказывается, умеет плакать! И еще помню радость – нас отпустили домой – день траура. С тех пор несколько лет 5 марта был для нас жданным днем, как и 22 января. В эти дни – дни памяти вождей – мы не учились.
В начале пятидесятых годов СССР возвратил картины Дрезденской Галерее в Восточной Германии. Акция эта была широко разрекламирована как подарок братской Восточной Германии. Не буду вдаваться в политическую подоплёку этого события. Мне она и сейчас не интересна, тем более – тогда. Ну вернули и вернули. Мне же эта история запомнилась тем изумительным по остроте впечатлением, которое я испытала, открыв очередной номер журнала «Пионер» и увидав в нём репродукцию «Сикстинской мадонны».
Это был такой удар по эмоциям! Представить трудно.
Проглотив в один присест довольно обширную статью, жадно просмотрев все прилагаемые репродукции (первая – фрагмент «Сикстинской Мадонны» Рафаэля – крупно – лицо Марии и Младенца на ее руках, Её глаза и Его глаза, у Неё в глазах ожидание и тревога, в Его – ожидание и готовность к чему-то очень не простому; «Портрет мальчика», у которого были какие-то странные четкие веки без ресниц и голубоватое лицо; «Шоколадница» - неописуемой прелести девушка; «Портрет девушки с письмом», стоящей у окна, из которого лился почти осязаемый солнечный поток; «Сикстинская Мадонна» - вся целиком, и много еще других), я выдрала из «Пионера» статью вместе в репродукциями и положила в черную огромную папку с шёлковыми шнурками для завязки, принесенную с работы Мамой. С тех пор стала собирать цветные репродукции картин из журналов, в основном из «Огонька» - там они были самые качественные: на меловой бумаге, замечательно тонированные. А журналы добывала у родителей одноклассников. Естественно, в школе не было элитных классов – учились все вместе: и дети токарей, и дети заводской администрации. А у начальников наших в домах читались не «Работница», а кое-что покрасочное.
Вскоре у меня собралась своя "галерея" из картин-репродукций. Я знала имена самых знаменитых западно-европейских художников, начиная от эпохи Возрождения, и всех русских живописцев. Картина "Княжна Тараканова" была одной из любимых. Мне так нравилось платье на княжне – малиновое, бархатное с нижней белоснежной поддевкой. Но самой потрясшей меня картиной была, конечно, "Сикстинская Мадонна" Рафаэля. И до сих пор я не знаю картины лучше, и большая удача, что выдался случай приобрести репродукцию. (Как-то с семилетним сыном зашли в книжный магазин перед закрытием, с порога вижу - лежат репродукции на прилавке, и сверху – Она, а нам - "Уже магазин закрыт", я чуть не со слезами – «позвольте купить вон ту "Мадонну". Продавец снизошла, и сын в руках понес свернутую в трубочку репродукцию. Дома мы ее оформили в рамку, под стекло, и она висит у нас уже который десяток лет).
Рисовала я так себе, но в пятом классе на уроке рисования изобразила "мучивший" меня пейзаж - утекающая вдаль река, слева на высоком берегу одинокое дерево, наклонившееся к воде, справа пологие зеленые холмы, а на горизонте - садящееся в воды солнце.
