Позволю себе коротко рассказать о своей жизни, которая, быть может, ничем великим не отличается – никаких наград, званий я не получила, и карьеры не сделала. Но иногда и жизнь обыкновенного человека становится интересной как документ времени, уходящий в прошлое.
Я, Никольская Светлана Тимофеевна (ур. Паламарчук), родилась на Камчатке 23 мая 1940 года.
…Положила ручку и задумалась… Потом подошла к шкафу, достала наш семейный альбом и стала рассматривать прекрасные, так хорошо сохранившиеся фотографии дедушки, бабушки, папы, мамы… И потекли воспоминания…
Мой дедушка Веселов Василий Васильевич и моя бабушка Алексеева Евдокия Алексеевна родились в Петербурге, окончили гимназию, встретились на заводе «Военно-врачебного изготовления», поженились, и там, на Васильевском Острове, родилось у них много детей, а 7 мая 1909 года родилась моя мама Веселова Евгения Васильевна. С любопытством и гордостью смотрю на своего дедушку – какой он красивый, интеллигентный, знавший два иностранных языка (французский и английский), высокий, в цилиндре, с тростью, аккуратно подстриженная бородка, густые черные усы, кончики которых изящно подкручены вверх, тонкая переносица и острый пронзительный взгляд. Дедушка был верующим человеком, строго исполнял все обряды, читал каждый день Евангелие и на последнюю страницу аккуратно заносил очередную дату крещения своих детей. Часто по работе он бывал в Москве, останавливался в Бабьегородском переулке (близ Якиманки), где жили его двоюродные сестры. Бабушка рассказывала, что, несмотря на всю его набожность, была у него одна всепоглощающая страсть – он очень любил Большой театр, ходил в Оперу и Балет и непременно в первые ряды, и обязательно с биноклем. И эта его страсть передалась детям, а потом и нам, его внукам. Затем – революция, Гражданская война, разруха, тяжелое голодное и холодное время, и многодетные семьи, в которых было более десяти-пятнадцати детей, «потекли» на юг. Тогда и наша большая семья перебралась в Краснодар.
А вот на карточке хорошенькая черноволосая девочка в красивом бархатном платье с большим кружевным белым воротником, подперев головку, сидит за кругленьким столиком. Это моя мама Веселова Евгения Васильевна, ее тетя Нюта и тетя Оля, сами одинокие, взяли на воспитание в Москву. Потом работа и учеба в Московском пищевом институте. А в 1938 году в числе первых москвичек-«хетагуровок» мама уезжает осваивать Дальний Восток. Читаю справку, выданную Московской конторой Акционерного общества от 20 сентября 1938 года: «Веселова Евгения Васильевна прошла экспертизу в Главрыбе по своей специальности и направляется на Камчатку в качестве техника-микробиолога». И там, на Камчатке, она встретила моего папу, Паламарчука Тимофея Макаровича. Судьба отца была тяжелой с детства. Родился он в селе Савинцы Тростянецкого района Винницкой области. Во время голодомора на Украине в 1920-х гг. вся многодетная семья, в которой он рос, вымерла. И чудом уцелевший четырнадцатилетний подросток вынужден был странствовать по России. Несколько лет он провел в Поволжье, а потом судьба привела его в Ленинград. И больше на Украину он не возвращался. Фамилия отца – Паламарчук – считается довольно редкой. И когда я работа в МГУ имени М.В.Ломоносова, то подружилась с аспирантом философского факультета из Болгарии Евлогием Данковым, у нас было много общих интересов. Когда он увидел моего отца, то был поражен внешним сходством: большие голубые глаза, светлые волнистые волосы, какая-то общность в чертах лица. Нас это заинтересовало, и Евлогий предположил, что мой отец выходец из Болгарии, потому как фамилия Паламарков очень распространенная, как в России – Иванов, Петров, Сидоров. Уехав на летние каникулы в Софию, он пообещал мне, что займется этимологией нашей фамилии. Вернувшись, рассказал, что во время войны с турками многие болгары во избежание смешения с турками, бежали в ближайшую Украину. И там, по всей вероятности, чтобы приспособиться в новой стране, предки моего отца изменили окончание фамилии Паламарков на Паламарчук. Возвращаясь к судьбе моего отца, который после голодомора покинув Украину, скитался по России, должна сказать, что к восемнадцати годам его жизнь изменилась, он уже служил под Ленинградом, но через несколько лет в армии начались репрессии и молодому красивому писарю предложили занять высокий пост. Отец отказался, тогда – Камчатка. На свой единственный вопрос, живут ли там люди, ему ответили, что на Камчатке живут одни медведи, и тогда отец с облегчением сказал – на Камчатку. Там я и родилась…
А теперь я хочу поведать вам о далеком, далеком, забытом всем миром и людьми, тихом, неприметном уголке нашей огромной страны. Это – Усть-Камчатск I и Усть-Камчатск II. Из Петропавловск-Камчатского добираемся пароходом по Тихому Океану. Пароход в речной порт не входит, поэтому всех пассажиров выгружают лебёдками на баржи (их две или три), катера тянут баржи, и вот таким образом подплываем к посёлку. Это – Усть-Камчатск, мыс-коса, по местному «кошка». Мы сидим на корме, а перед нами – узкая черная полоска земли, серые домики и ни одного деревца. Зрелище довольно тоскливое, но вдруг наше внимание захватывают веселые забавные существа – нерпы. Они играют друг с другом, их черно-серые тела блестят на солнце, а миленькие мордочки с кроткими глазёнками то уходят под воду, то снова появляются…
Там мы прожили десять лет. В моей детской памяти навсегда осталось чувство щемящего одиночества и тревоги, и до сих пор я слышу этот бесконечный, непрекращающийся шум океана, особенно осенью и зимой, когда океан почти всегда неспокоен и волны с шумом набегают на берег и уходят, с грохотом таща за собой камни. Зато летом меня всегда тянуло на берег, я садилась на бревно, выброшенное волнами на песок, и долго смотрела на воду, а к ногам тихо прибивало щепки, морскую капусту, шипела морская пена…
Но однажды, по-моему, это было в 1948 году, океан так разыгрался, что волны цунами поднялись метров на двадцать, накрывая, как радуга, посёлок и перекидывая воду на противоположный берег. В других же местах волной смывало ближайшие магазины и склады, и мы видели, как по воде плыли ящики и всякие другие предметы. Из больницы наскоро вытаскивали больных, а в некоторые дома врывалась вода и люди, не успевшие выбежать на улицу, залезали на столы, чтобы не утонуть и уцелеть. А мы, дети, оказавшиеся в этот момент на улице и чудом не попавшие в зону волны, бегали и прыгали от радости, наблюдая эту стихию…
Еще помню наше путешествие на материк в 1951 году. Заболела мама, и врачи рекомендовали хотя бы на время поменять климат. И вот мы уже пересекаем Тихий океан на огромном теплоходе (там были бассейн, библиотека, эстрада, несколько ресторанов, детский сад, ясли, у нас отдельная каюта, кругом ковры – и всем было хорошо и весело). Десять дней по бескрайным водным просторам!.. В солнечные дни то там, то здесь неожиданно возникали фонтанчики – это кит или «китиха» проплывают на небольшом расстоянии от нас, мы кричим, машем руками, приветствуем их с палубы нашего теплохода. Далее от Владивостока поездом колесим через всю Сибирь, за окнами купе мелькают величественные сибирские леса, опоясываем дивную жемчужину – необыкновенной красоты озеро Байкал, потом Урал, и наконец родная до боли Москва, а через три дня – Краснодар. В этом южном замечательном городе прошли мои школьные годы с четвертого по седьмой класс. Улица Красная, Ленина, проспект Мира и вот Карасунский канал, где стоял наш маленький беленький домик со ставнями, который купил нам папа, напротив завод, где стучали какие-то станки, река Кубань, куда рано утром на трамвае № 5 мы ездили купаться. Южный базар, много фруктов, овощей и много семечек. Моя любимая подруга Люда Евсеева, первая любовь в Юрку в седьмом классе и… снова вокзал. А дальше Сибирь, Дальний Восток, Камчатка. Полгода в пути. И наконец мы в живописных Ключах. Быстро пролетели три года, прощальный выпускной вечер, радость, тоска, проводы, катер-трамвайчик, потом самолет ТУ-104, который уносил меня, одну, семнадцатилетнюю далеко от дома… в Москву! В город маминого детства и молодости…
…Я очень люблю Москву. В 1958 году я вышла замуж (мне было всего восемнадцать лет) за Рындина Виктора. Мы жили в маленьком двухэтажном кирпичном доме на Цветном бульваре, 11. Через год у нас родился сын Николай. Это была первая сильная влюбленность. Виктор был высокий, симпатичный, старше на пять лет, работал инженером на заводе имени Лихачева. Виктор любил меня, носил меня на руках, всегда называл «цветочком» или «цветочком моим аленьким». Я училась – была студенткой МХТИ. Но, к сожалению, у мужа стала проявляться тяжелая наследственность – он часто выпивал. И это явилось основной причиной нашего разрыва. Прожив два года, я подала на развод…
Но часто я вижу наш дом на пригорке в посёлке Ключи Камчатские, широкое большое крыльцо. Когда солнечным морозным утром я выходила на это крыльцо, все домики нашего посёлка были у моих ног, а прямо на меня смотрела величественная, голубовато-белая, искрящаяся на солнце Ключевская Сопка. Она была такая красивая, что дух захватывало, и от этой красоты, от невозможности долго смотреть на такое чудо без восхищения, у меня вырывался из груди радостный и тоскливый крик. Я очень любила зиму, яркое солнце и мороз, много снега под ногами или, когда снег медленно падает, и кружатся белые снежинки и «остановить их я не могу». Вот таким морозным утром идешь в магазин, снег скрипит под ногами и так приятно, что тебе тепло и ты в валенках, а в сумке горячий черный хлеб и так вкусно пахнет, аж слюнки текут, хлеб прямо из пекарни, папиной пекарни (он ее проектировал и строил). А лето в Ключах жаркое, катаемся на лодках или моторках по озёрам, или ходим в лес за ягодами, комаров – ужас, одеваемся как на северный полюс, но все равно приходим с шишками на лбу и на носу, зато с полным ведром рябины и голубицы. Рябиновое варенье – это очень вкусно, намазываешь его толстым слоем на хлеб и ешь…
На всю жизнь я запомнила мартовский день 1955 года. Таким вот солнечным морозным утром в один миг стало кругом черным-черно, повалил пепел, страшный гул – это ударялись друг о друга камни, выбрасываемые нутром вулкана Безымянный (до этого времени недействующий отросток Ключевской Сопки), и от этих ударов образовывались искры, как молнии в черной ночи. Бедная наша мама металась по комнатам и непрерывно шептала: «Господи, Иисусе Христе, помилуй и спаси нас». Мне было очень страшно, но я была уверена, что все мы будем живы, что я должна еще долго, долго жить, ведь мне было всего пятнадцать лет, и я не хотела умирать. Через несколько часов все утихло. Мы вышли на крыльцо, черный пепел покрывал снег и крыши домов. Вид был ужасный, как после пожарища… Горящая вулканическая лава прошла в стороне от нашего посёлка, сжигая все на своем пути…
В 1958 году по настоятельной просьбе отца (он очень хотел, чтобы я стала химиком) я поступила и в 1963 году окончила МХТИ им. Д.И.Менделеева. Сейчас, прожив долгую жизнь, я понимаю, сколько хороших, доброжелательных людей встретилось на моем пути, начиная с поступления в МХТИ. Я познакомилась с удивительным человеком Геннадием Алексеевичем Ягодиным, он был деканом физико-химического факультета, а в год моего поступления в институт – председателем Приемной комиссии. В 1973 году Геннадий Алексеевич стал ректором МХТИ им. Д.И. Менделеева, в 1985 году – министром высшего и среднего специального образования СССР. Когда он узнал, что я приехала с далекой Камчатки, такая наивная и открытая девочка, он сразу же взял меня под свою опеку, и все пять лет учебы держал меня в поле своего зрения, помогая мне в трудные минуты. И когда в первый год я не поступила в институт, он посоветовал мне не уезжать обратно на Камчатку. Геннадию Алексеевичу удалось прописать меня в «Бескудникове» в общежитии строителей. Я получила там койку, и вместе с другими рабочими жила в огромной комнате, где нас было человек пятнадцать. Каждый день я отправлялась в Москву на работу, в СУ-4, Ремонтно-строительного треста Советского района. Вначале я работала учеником маляра 2 разряда, потом 3 разряда. Какие добрые люди были в нашей бригаде! Они заботились обо мне. Не помню, как звали бригадира, но он починил мне всю обувь, а женщины одели меня в фуфайку и брюки – рабочую одежду. И вот когда я, заляпанная краской, шла по Садовому кольцу с бутылкой молока и французской булочкой (обеденный перерыв), на меня все оглядывались, всех поражал контраст – интеллигентная девушка в робе и в центре Москвы. Мужчины меня останавливали, спрашивали, откуда я такая, доброжелательно улыбались, и даже заигрывали.
Мне хорошо и уютно было работать среди этих простых и добрых людей. После работы я ехала на подготовительные курсы в институт, а потом возвращалась домой в общежитие. Поздним вечером, сойдя с электрички (это была третья остановка от Савеловского вокзала), испуганная безлюдьем, я бежала до общежития, и когда я входила в комнату совершенно бледная, с дрожью в коленках, все женщины меня успокаивали, кормили и вообще всячески оберегали от «посягательств» парней из мужской комнаты. Я забыла их имена, но помню всех с искренним чувством благодарности и любви. А через год я уже стала студенткой МХТИ факультета неорганической химии, и мы вновь увиделись с Геннадием Алексеевичем. Он часто предлагал перейти на его физико-химический факультет, студенты там получали стипендию в два-три раза больше, но меня пугала сложность учебы по этой специальности. Приходя к нему «в гости», мы часто говорили о литературе, о стихах А.Вознесенского, Б.Ахмадулиной, Е.Евтушенко, о театре, кино – обо всем. И потом на протяжении всей моей жизни он всегда протягивал мне руку помощи при первом же моем обращении. Все мои книги я в первую очередь дарила ему. Геннадий Алексеевич был моим ангелом хранителем, и я всегда с нежностью и любовью вспоминаю о нем. Как много было доброго, хорошего и настоящего в той далекой студенческой жизни. Мои дорогие подруги, сокурсницы – Риточка Молдаванцева, Люся Шмелева, Галя Кононова и др. На втором курсе у меня родился сын, академический отпуск я не брала. И девочки помогали мне, пока я сдавала зачетную сессию. Риточка Молдаванцева и ее мама нянчились с моим сыном. Люся Шмелева (она жила рядом с институтом) всегда принимала меня в дом, и я оставляла ее бабушке ребенка, а сама бежала сдавать очередной экзамен. Какие это были добрые, отзывчивые люди. Я всегда буду помнить о них.
В 1962 году я подружилась с Виталием Пановым, с которым мы учились на одном курсе. Виталий настойчиво ухаживал за мной и предложил выйти за него замуж. А я не решалась, но потом «сдалась», и переехала в его семью на ул. Горького, д. 8. Надо сказать, что Виталий дал мне много в плане моего духовного развития. Мы читали современную прозу, поэзию, увлекались живописью, музыкой, ходили в консерваторию. Тогда впервые я услышала ансамбль старинной музыки «Мадригал» Андрея Волконского, потом орган Гарри Гродберга, виолончель Мстислава Ростраповича.
Виталий в совершенстве владел английским языком и даже был внешне похож на англичанина. Когда вечерами мы прогуливались по Горького (ныне ул. Тверская) многие иностранцы обращались к нему на английском, как к своему соотечественнику, а потом очень удивлялись, что он русский. Он ввел меня в свою компанию «заумных» людей, которые говорили на нескольких языках, все закончили МГУ, этакие «физики и лирики». В основном это были ночные посиделки так называемой «богемы». Все жили недалеко друг от друга, дети правительственных чиновников. Я сидела всегда молча, в каком-нибудь углу, а они читали стихи, обсуждали новости в искусстве за чашкой кофе и чая и, конечно, немного вина. А потом танцы и т.д. Мне, откровенно говоря, эти посиделки были не по душе, и я просила Виталика оставлять меня дома, где мне было комфортнее. Но его друзья требовали моего присутствия, говоря, что им это необходимо, и он снова уговаривал меня. Я сидела в углу, как «икона», всегда молчала и слушала. Потом Виталик познакомил меня с художником Владимиром Яковлевым, тогда уже известным гениальным авангардистом и абстракционистом. По просьбе моего мужа Володя нарисовал несколько набросков и мой большой карандашный портрет. Я бывала у него дома на Тихвинской, видела прекрасные абстракции маслом на холсте, которые десятками висели на стенах кухни их коммунальной квартиры. Здесь я пересеклась с Геннадием Айги, которому Яковлев оформлял книгу стихов. И когда Володя работал над этюдами моего портрета, с его разрешения я читала рукопись стихов Геннадия Айги. Несколько стихотворений переписала в свою тетрадку и никогда не расставалась с ними, часто потом читала стихи Айги моей дочери. Володя бывал и у нас на Горького, я кормила его борщом, который он очень любил, котлетами, компотом. Потом мы шли пешком до Малой Грузинской и разговаривали. После того, как был закончен мой портрет, Володя решил показать его коллекционеру Георгию Кастаки, и мы поехали к нему на Ленинский проспект. Георгий с радушием принял нас. Он показал свою огромную коллекцию современного авангарда и авангарда 20-30-х гг. XX века. Одна из комнат была отдана большой коллекции старинных русских икон.
Вторая встреча с Владимиром Яковлевым произошла только через двадцать пять лет, но об этом я расскажу в других главах.
Виталий часто мне говорил: «Ты обязательно будешь писать», а я удивлялась, и смеясь возражала ему, что это он должен писать. Виталий прочитал огромное количество книг, русскую и зарубежную литературу, много знал о живописи и музыке, а я только начинала что-то читать и познавать. Но его предсказание, как ни странно, сбылось, и спустя годы я написала несколько книг и рассказов. Виталий хорошо относился к моему сыну от первого брака, уделял ему все свободное время, многому научил его. А меня он просто обожал, и когда я по молодости кричала на него и грозила разводом, его огромные голубые глаза наполнялись слезами, пушистые длинные ресницы дрожали. Видя это я ощущала жалось к нему, и тут же извинялась и успокаивала его. Он любил меня и поэтому многое прощал, оправдывая мои поступки молодостью (Виталий был на пять лет старше меня), и считал меня ребенком. Мы прожили с ним четыре года, и все-таки я развелась с ним. Виталик через несколько лет женился, тоже на женщине с ребенком, нашей сокурснице Зое Тихонович, прожив с ней тридцать лет до самой смерти. У них родился сын Павел Витальевич Панов.
Вспоминая свою жизнь, хочу добавить, что милосердный Господь предоставил мне возможность искупить свою вину перед Виталием – мой внезапный уход от него. Наша общая однокурсница последние его годы с ним часто общалась, и однажды позвонила мне и сказала, что Виталий тяжело болен, находится в больнице, привязан к кровати, и, по-видимому, ему осталось совсем немного жить. Я попросила ее узнать у Зои, жены его, крещен он или нет. Оказалось, что нет. Тогда моей приятельнице-однокурснице пришлось передать Зое от меня, чтобы она уговорила батюшку исповедовать и крестить его (шел 1999 год, и почти при каждой больнице находилась маленькая церковка). Так она и сделала. Виталий исповедался и крестился, и через несколько дней безгрешным ушел в вечную жизнь. Царство ему Небесное. Виталий, как и его отец, прожил 59 лет.
Свободное копирование
