Потом у Ермогена появилась дурная привычка сидеть в лагерях и тюрьмах. В общей сложности он просидел там лет семнадцать. В чем его обвиняли, наверное, он и сам толком не знал, но это было в обычае тех времен. После последнего заключения он был где-то в Астрахани. Там они с местным архиереем отлили на местном заводе колокол с надписью, как полагается: “отлит при таком-то, при таком-то”. Так что его имя стоит на каком-то колоколе. За это литейному предприятию был хороший разгон, директор там то ли полетел, то ли был разруган зверски; но колокол остался.
Ему понадобился делопроизводитель, и по чьей-то рекомендации он меня пригласил. И в самом конце 1953 года я туда приехал. Я числился там личным секретарем епископа, делопроизводителем, иподиаконом и экспедитором. Всю почту рассылал, печатал на машинке, отвечал на письма по указанию Владыки. Потом собирался на службу, ехал и тоже участвовал в богослужении. Работы было много. Там довольно интересные два человека сидели в комнате — отец Борис Холчев. Интересный человек, его отец Петр Гнедич хорошо знал. Это из одной когорты, почтенный такой, он чем-то на Тагора похож по фотографиям, строгое лицо, невысокого роста. Иногда, когда позволяли обстоятельства, мы чуть-чуть поговаривали немножко на разные темы и более глубокие, хорошие. Он духовный был человек. И отец Федор Семененко был секретарем, такой крепкий, хороший батюшка. Свое дело делал, хороший проповедник был. Иногда он приходил со службы (он служил в храме на кладбище) и жаловался, что бабушки влюбляются и покоя от них нет, они записки ему пишут, назначают на кладбище свидания, и как тяжело бывает избавиться от всех так, чтобы и не обидеть и не влезть в какую-то глупейшую историю. Я впервые слышал о таком, мне было жалко его, я представлял, каково это. И бабушек мне было тоже жалко. Но это действительно и смех и грех.
Свободное копирование
