То ли списался отец с каким-то городом на Северном Кавказе, то ли нет, но в общем мы собрались и поехали, спасаясь от малярии и вообще. Везде уже было худо.
В Баку была пересадка. Баку вообще не был образцом цивилизации, а скорее наоборот — такой город был вороватый, бандитский. Я немножко побродил по нему, только понял, что почти нечего там смотреть. Вдобавок там меня средь бела дня, в нескольких шагах от милиционера два лба в два раза больше меня ограбили. Перед этим я купил за тридцать пять рублей какой-то фотоаппарат, случайно бывший в магазине, и пленочка при нем давалась. Зачем — сам не знаю, но это было интересно. Потом я как-то отделился от всех других, от сестры, остался один на набережной, парапет был довольно высокий, вниз метров десять и море начиналось. Подошли два каких-то больших таких лба и спрашивают грозно: “Ты почему нашего Сеньку бил?”. Я говорю: “Какого Сеньку?”. Они говорят: “Не притворяйся, мы же видели. Ты чего нашего Сеньку бил?!”. Я говорю: “Не бил я никакого вашего Сеньку”. — “Ну покажи, что у тебя в карманах”. Конечно, они и сами бы залезли; я показал фотоаппарат. Один начал его крутить, что-то там хрустнуло, пленка порвалась. Он положил себе, решил, что больше заслуживает эту штуку. Денег было совсем мало, рублей десять-двенадцать, по тем пропорциям это ничего не значило. Я их тоже совершенно спокойно отдал, потому что понял: им только стоит меня немножко за белы ноги поднять — и я окажусь уже там. Милиционеры? Женщина там регулировщик была, но то ли она была приучена к этим фокусам, то ли была занята более важными проблемами, но она не смотрела; а кричать все равно ничего бы не дало. Драться с ними — это только напроситься на более сильные ответы. Но, правда, упрямство ослиное во мне взыграло, когда они потребовали, чтобы я башмаки свои отдал, ботинки. Я решил, что по столице ходить босиком неприлично, и отказался. Они мне дали кулаком по физиономии и ушли. Я пришел целый, здоровый, без фотоаппарата, без денег, но зато с ботинками. После этого с Баку у меня ничего хорошего не ассоциируется. Все это происходило под какое-то очень красивое пение хорошей песни, что-то такое там: “завтра в поход, пусть нам подпоет седой, боевой капитан”. Такая лирическая, хорошая песня, и под эту милую хорошую песню, под плеск Каспийского моря могли совершаться не слишком хорошие дела. Со мной это тоже было. Потом Баку еще раз обидел меня, но больше я с ним не контактирую.
