Папа был очень красив. Тонкое лицо, подбородок с ямочкой (сейчас такие ямочки - редкость), черный чуб над высоким лбом. Тонкие черные брови, небольшой чуть вздернутый на конце нос. Какие сильные были у него руки! Папа рано облысел, к старости раздался в плечах, отрастил брюшко. Но для меня не было красивее его человека. Доброты он был неимоверной. Так и вижу его усмешку на любой со стороны Мамы выпад. Его невозмутимость только еще больше сердила Маму. Сколько раз, разгневавшись, она бросала в него "тапком", а он увертывался, смеясь: "Вот сумасшедшая! А ну замолчи, а то как дам по организму". Это была даже не угроза. "Как это я ударю жену? Я ж ее убить могу", - отвечал он тем, кто придерживался мнения, что жену надо иногда "побить" для острастки, чтобы "не выступала и мужа уважала".
Папа принял советскую власть, как мать родную. Ей он был обязан, что из беспризорника вырос в классного токаря. Родом Папа был из деревни Юрченково, что под Харьковом. Рано остался без отца, да и без матери, оставившей детей на попечение деда и ушедшей в дом нового мужа. Пока он был жив, мы не удосужились расспросить подробно историю его семьи и детства, поэтому пишу о нем со слов Мамы. Детство было нелёгким: мало, что пришлось на послереволюционные годы, так ещё и спасаясь от голода, он стал чуть ли не с шести лет батрачить у своего дядьки. ("Как же я не высыпался тогда! Утром меня будят, чтобы быков выгонять, а думаю - что бы у меня сейчас не было вкусное, всё бы отдал - только бы дали поспать"). И он сбежал из дома, очутился в Харькове, стал беспризорником. Его дружки учили воровать, да не давалась эта наука. Был он часто бит, ночевал в котлах для варки асфальта, из которого в один прекрасный день его выудил милиционер, и Папа был сдан в колонию, где худо-бедно проучился до шестого класса и выучился на токаря.
В 19 лет его призвали в Красную Армию и направил с "ридной Украйны" на Дальний Восток в Приморский край, а там выяснилось, что у Папы сильное плоскостопие. Его комиссовали, но он решил остаться на ДВ, подзаработать денег и тогда вернуться на родину. Прочитав в газете, что в Хабаровске идет набор рабочихна машиностроительный завод, поехал по указанному адресу и устроился работать токарем. Он не думал оставаться на ДВ - очень любил свою Украину. Но началась война.
В армию Папу не взяли: завод, где он работал, выпускал военную продукцию, и на многих рабочих распространялась «бронь», т.е. освобождение от призыва в армию. Был Папа активистом-комсомольцем, потом вступил в партию и всю жизнь считал себя обязанным улучшать общество. Он искренне верил, что человек может и должен быть заинтересован в работе на общее дело.
Как он переживал несовершенство людей! Старался выводить рвачей, лентяев и пройдох на чистую воду, громил их на профсобраниях и партячейках. А сам даже врать не умел.
Я больше не встречала такого человека, кому бесчестный поступок был просто несвойственен. Знаю, что он был очень неверным мужем. Но как-то вот его нравственность в этом вопросе не "вопияла". Столько было вдов и одиночек вокруг, а он был очень видный, и звали его к себе многие, и он - не отказывал. Почему он себя оправдывал? Да, наверное, потому же, почему это делают почти все мужчины. Препонов религиозных нет, а "если женщина просит", почему ей надо отказывать? Но его "порядочность" простиралась до того, что, придя от очередной бабенки, он рассказывал о ней Маме и просил при этом "никому не рассказывать" - боялся, что у него могут быть неприятности по партийной линии: среди коммунистов такие похождения были не в чести, хотя все глядели на это сквозь пальцы, иначе бы процентов 80 коммунистов мужского полу, да и женского, наверное, тоже, надо было бы исключать из партии "за аморалку". И сколько Мама не протестовала, Папа только посмеивался. Вот тут он не мог понять - как было мучительно его жене на нашем маленьком поселке ловить на себе насмешливые взгляды папиных "любовниц". Но ни одна из этих женщин не могла рассчитывать на что-то большее, чем переспать с Германом. "Да разве я Дусю брошу? Она у меня самая лучшая!" - вот было его кредо. Вот и разбери таких мужчин. Но думаю, что основной причиной, почему Папа не расстался с авторитарной и крикливой Дусей, была даже не его доброта и снисходительность. Нет. Папа очень любил нас, дочерей. И вот нас он не мог бы никогда оставить, уйти к другой.
Папа свято верил в «правое рабочее дело» построения общества, свободного от несправедливости. Не знаю, был ли он крещеный. Скорее всего – был. Все же родился в славянской деревне еще до Революции и, вероятно, в младенчестве был окрещен, как тогда было принято.
(Хотя вера папиной семьи для нас с сестрой – загадка. Мы до сих пор не знаем наверняка, какая у папы была национальность. Я до получения паспорта числилась по классному журналу украинкой «по папе» – есть в журнале последняя страница, где указывалось семейное и социальное положение ученика. Но кто знает? Может, он поляк, или окрещенный еврей, или немец – по отцу, Герману Ефиму. Папину мать звали Дарья Вакуловна, братьев – Кирилл, Тимофей, Евдоким, сестер: Ганна, Ульяна, Мария. Вполне славянские имена. И только наш Папа - Герман Яков Ефимович - вызывал сомнения в своём славянском происхождении).
Папа совершенно был нерелигиозным и неверующим. (А кто бы ему внушил веру, если он фактически с малых лет был лишен семьи, и слава Богу, что хоть выжил и с пути не сбился). Но откуда в нашем Папе была такая внутренняя порядочность, доброта и интеллигентность?! Вот малая деталь: Папа, например, любил носить шляпы – фетровые в межсезонье, из соломки - летом. Никто из знакомых и родственников шляп не носил и не носит – в ходу кепки, ушанки. Папины плащи, длинные пальто, костюмы, светлые брюки летом - какой-то американско-европейский стиль. Где там украинское село Юрченково? Где вышиванки, шаровары?..
Уже став взрослой, я стала осознавать непохожесть Папы на людей своего круга, но не придавала этому значения. Мне Папа в любой одежде был бы мил. А вот после его ухода стала осознавать, до чего же Папа был необычен для своей среды – малограмотных рабочих – поведением, жизненными установками, отношением в семье, внешностью. Во многом – это был идеальный человек.
Не будучи верующим в Бога (жертва своего безбожного времени), он поверил в коммунизм и был предан идеям партии почти до конца своей жизни. Но как всякий порядочный человек, он понимал все несоответствие окружающей жизни лозунгам. Когда пришел к власти Хрущев, папа воодушевился: теперь ложь и подтасовки исчезнут. Папа начал писать статьи в газеты. В заводской многотиражке «Вперед» часто появлялись Папины заметки о недостатках на заводе. Он даже несколько раз пытался писать Хрущеву, и в этом, конечно, была доля тщеславия, но, в основном, Папой двигала искренняя вера в руководящую роль партии. Он представлял, что если бы наверху всё знали, то порядок можно было навести.
Иногда, убедившись, что его письма или пропадают, или возвращаются в ту организацию, работа которой в папином письме и критиковалась, (и уже из нее Папе давали ответ, сделанный, наверное, по готовому клише : «Ваши справедливые замечания по поводу … явились предметом обсуждения… Были приняты меры по искоренению…» и так далее), Папа горестно вздыхал: «Жалко, что Бога отменили – совсем народ совесть потерял, ничего не боится». А я ему возражала: «Папа, но ведь совесть надо не из страха иметь, надо изнутри быть совестливым и честным». Он смеялся (грустно) и кивал головой: «Правильно, Нина, только мало, кто так считает». А когда Хрущева сняли, Папа махнул рукой: «Какие-то проходимцы к власти приходят».
Окончательно же он разочаровался в коммунистической партии уже под конец своей жизни, когда пришел к власти Горбачев. Эта чехарда со сменой руководства (Брежнев, Черненко, Андропов), эти разоблачения в период андроповского периода, а потом заседания Верховного Совета, где то клеймили Сахарова, то поднималась и уходила из зала литовская делегация, то бывший знаменитый спортсмен Юрий Власов хлестко говорил о «коллективном прозрении» всей страны – все это создало в Папе ощущение бардака в СССР. Он уже плохо разбирался, кто прав, кто виноват. Еще веря, что Генсек должен быть самым умным, ответственным и честным человеком в государстве, он протягивал руку к экрану ТВ, где на трибуне, заикаясь и оглядываясь на Горбачева, пытался говорить Андрей Сахаров, и вопрошал сварливо: «Ну, что он лезет, если его не пускают!» И наши объяснения уже не слушал, не мог понять, что же происходит, и продолжал платить со своей мизерной пенсии партийные взносы. А мама ругалась: «Зачем ты платишь, какой ты коммунист, ты же уже не встаешь. Попроси свою парторганизацию помочь отремонтировать балкон. Ты 50 лет платишь своей партии, а она ничегошеньки тебе не дала».
Наконец, Папа забрал свое заявление о перечислении денег в парторганизацию района. К нему тут же пришла активистка: «В чем дело? Вы же не вышли из партии!» Видя, что Папа готов отступить перед натиском партийной дамы, вступилась Мама: «Он выходит из партии. Вы же видите – он лежачий больной. Он всю жизнь коммунист. Помогите ему - вот у нас балкон скоро обвалится, у нас нет денег его чинить, а жилищники тоже не берутся, говорят, нет денег. Поможете балкон отремонтировать, он снова будет взносы платить». Та ретировалась со словами: «Я скажу у себя». Конечно, никто ничем не помог, и Папа два последних года жизни прожил не коммунистом.
