"Мама, ногу отрезали?" – с этой фразы началась та часть моей жизни, которой я живу до сих пор и проживу до самой смерти. Произнесла я её в тринадцать с половиной лет, через час после операции, едва придя в сознание. Голова была в тумане, с трудом освобождалась от наркоза и не соображала - где её хозяйка и что произошло. Но вот эти слова были самые главные и зрели во мне уже несколько дней, в течение которых шло приготовление к операции.
Истинный смысл происходящего еще не доходил до меня и самое большое переживание было адресовано к бедной Маме: "А как же я буду через скакалку прыгать на одной ноге?". Но важность этой операции понималась инстинктивно по растерянной улыбке Папы, по тому, как заливалась слезами, глядя на меня, Мама,.
Началось все два месяца назад. Почему-то не переставая ныла нога. Ноги болели и раньше. Вдруг начинали ныть днем ли, ночью. Я приспособилась успокаивать их, замирая и не давая им движения. 15 - 20 минут полного покоя, и тянущее беспокойное ощущение стихало. Но боли, начавшиеся в марте, были другими. Они не утихали совсем, а только слегка ослабевали днем. Ночами же я не могла найти себе места. Мама будила Папу, и мы шли с ним по ночным улицам поселка в приемный покой больницы, где мне делали обезболивающий укол, советовали грелку на больное место. Эти меры помогали, но ненадолго. Я даже стала припадать на левую ногу, что, кстати, казалось мне забавным: на меня обращали внимание, а я делала вид, что - а! ничего особенного. Я воображала себя хромающей девочкой.
Наконец, мы с Мамой отправились в поликлинику с этой не дающей покоя левой ногой. Педиатр предположила "детский туберкулез кости" и выписала направление на консультацию к хирургу городской поликлиники.
Мы поехали туда с Папой.
Строгий, высокий, средних лет длинноносый еврей-доктор осмотрел ногу. Выше колена с внутренней стороны бедра уже явно обозначилась опухоль, болезненная при нажатии. Меня выпроводили из кабинета: "Иди, подожди за дверью".
Папа вышел минут через пятнадцать. Растерянная улыбка с его лица не сходила потом до самой моей операции. Уже позже, взрослой, я поняла, что она означала. Нежелание верить в то страшное, что готовила ему и его семье судьба, боязнь напугать меня. Хотя я была еще слишком глупа, чтобы всерьез напугаться. Мой возраст защитил меня от сознания той катастрофы, в которую я попала. Возможно, решив так мною распорядиться, судьба проявила милость, нанеся удар в детстве, и спасла меня от собственных переживаний за случившееся и от боли за близких, которые были втянуты в эту воронку вместе со мной. Жизненного опыта совсем не было, не было и воображения - что предстоит и мне, и моей семье.
А Папа улыбался тогда этой странной улыбкой, и на мои нетерпеливые вопросы: "Ну, что он тебе сказал, у меня какая-то новая болезнь?" скороговоркой отвечал: "Ничего-ничего, он еще не знает, надо будет тебе лечь в больницу, сделать анализы, потом скажут".
Четверть часа назад в кабинете, подождав, когда за мною закроется дверь, врач обратился к Папе: "У вас она одна?" - "Нет, есть еще младшая семи лет, а что?"
И врач поведал, что по всем внешним признаком у девочки саркома нижней трети бедра левой ноги. Конечно, не исключена ошибка, надо лечь в больницу, сделать анализ среза ткани (гистограмму), но следует быть готовым к самым радикальным мерам, главное, не затягивать с операцией, иначе исход может быть самым трагическим.
Родители знали, какие последствия могут быть от затягивания операции. Сравнительно недавно у нас в рабочем поселке умерла девочка моего возраста, дочь одного из местных начальников. Как-то, катаясь с горки, она упала, ушибла ногу, та стала опухать. Когда у нее нашли саркому и предложили родителям срочно ампутировать ногу, те наотрез отказались и начали возить девочку к специалистам, в столицу, к знахаркам. Девочке становилось все хуже, боли в ноге усиливались и не давали ей покоя. Наконец, родители смирились и согласились на ампутацию, но операция уже не спасла. Ногу ампутировали несколько раз, старались, чтобы культя была длиннее, но увы, опухоль прогрессировала, захватывая все больше органов. Прожив несколько месяцев, девочка умерла.
Уже став взрослой, начитавшись специальной литературы и наслушавшись врачей («...саркома? Да вы бы не выжили, никакой у вас саркомы, скорее всего, не было», - сказала одна безжалостная… Другие же, опустив глаза и чуть улыбнувшись, говорили: «Видите, как хорошо, что во время заметили, живете…»), – я стала понимать: возможен был, вероятно, и другой исход. Надо было решиться и отвезти меня в Москву, пройти качественное обследование. Как-то уже старенькая Мама в откровенную минуту через силу выронила: «Почему мы не повезли тебя в Москву? Ведь и билеты тогда были на поезд не дорогие…»
На дворе стоял 1957 год. Мы жили в небольшом, как сейчас бы сказали - градообразующем, поселке в 12-ти километрах от Хабаровска.
