Когда мы по вечерам оставались одни, она расспрашивала меня о моих впечатлениях относительно собрания эмигрантов. Вообще, она всегда более любила расспрашивать, чем высказываться. Я отвечала ей, что для этого собрания не стоило и собираться.
— Какая солидарность,— говорила я,— с человеком, который не настолько уважает эмигрантов, чтоб разъяснить им дело Иванова; вот Серебренникова жаль, надо бы его спасти, я думаю об этом. Карл Фогт член в Grand Сопseil, его очень уважают, ему поверят; но только как сделать, чтоб Фогт нам поверил?
— То есть в чем поверил? — спросила Наташа.
— Да разумеется в том, что Серебренников не Нечаев; он подумает, что мы хотим спасти Нечаева.
Несколько дней прошло после этого разговора.
— Нечаеву очень трудно скрываться, его ищут везде,— говорила мне как-то поздно вечером Наташа.
— Что же делать? — отвечала я,— уезжал бы. Поздно, пора спать.
— Нет, посидим еще немного,— возразила она.— Скажи мне, что бы ты сделала, если б Нечаев пришел тебя просить укрыть его? — и она посмотрела на меня со своей милой улыбкой.— Ты скажи? А?..
— Я не знаю,— да где здесь скрывать кого-нибудь, с нашим хозяином вдобавок. Ты знаешь мое мнение о Нечаеве. Бог с ним! Пойдем лучше спать.
— Но если б он пришел тебя просить скрыть его хоть на два, на три дня,— продолжала допрашивать Наташа,— неужели ты бы отказала, Натали, если нет крова над ним?
— Я его не люблю, не уважаю, и он не придет сюда,— отвечала я резко.
Вдруг раздался звонок.
— Как поздно,— говорю я,— кто бы это был, девушка спит.
— Постой, я посмотрю,— говорит Наташа,— а если это он?
Через несколько минут она возвратилась и сказала мне шепотом:
— А ведь это он!
— Как, неужели? — воскликнула я в неприятном изумлении.
— Неужели ты его прогонишь? — говорила она тихо.
— Нет, этого нельзя сделать, но как мне это неприятно,— сказала я.
Подойдя к передней, я увидала Нечаева. Он поклонился и подал мне руку, говоря:
— Позвольте мне остаться у вас два, три дня, не более.
— Хорошо,— сказала я,— но долго здесь нельзя скрываться.
Он вошел, не замеченный прислугой, потому что все спали.
Возле Наташиной комнаты была узкая, пустая комнатка, куда мы сами отнесли матрац, подушку и белье; он сделал себе постель на полу; в Наташиной комнате придвинули тяжелый туалетный стол к двери, которая находилась между этими двумя комнатами; кроме того, из обеих комнат было по двери в маленький коридорчик. Я привязала колокольчик к ножке туалетного стола и сказала Наташе, что, если двинут стол, колокольчик зазвенит, и я прибегу. Мне ужасно не нравилось такое близкое соседство Нечаева с Наташей, но другого помещения не было. Мы разошлись очень поздно и, усталые, крепко заснули. Но через несколько дней, рано поутру, меня разбудил колокольчик, и я бросилась к Наташе.
— Колокольчик зазвенел,— говорила я испуганно.
— Но ведь это в пансионе напротив, ты меня разбудила,—говорила сонная Наташа. — Ну, извини, я сама очень испугалась.
Нам пришлось сказать только моей дочери о присутствии чужого человека в доме; служащие не знали об этом и не ходили в пустую комнату, где окна были завешены. Под разными предлогами, моя дочь оставляла кушанья будто для себя и относила их Нечаеву. Днем он бывал в комнате у Наташи, к нему постоянно приходил какой-то итальянец-революционер Земперини, который все обещал принести Нечаеву рабочую блузу и корзину, но, в сущности, придет, поговорит и только.
Свободное копирование
