Я прилегла одетая на свою кровать; предчувствие, внутренняя тревога не дали мне заснуть; ночью я слышала, что он стонет и ворочается. Я беспрестанно вставала, подходила к его двери, а иногда входила в его комнату. Увидя меня, он жаловался, что не может спать: бок сильно болел, и ноги ломило нестерпимо. Я разбудила нашу горничную Ерминию (итальянку) и с ее помощью сделала горчичники и приложила сначала к боку, потом к одной ноге, но к другой он ни за что не согласился. Боль стала уменьшаться. Затем начались у него сильный жар и бред. Он то говорил громко, то стонал. Встревоженная его положением, я едва могла дождаться утра. Как только стало рассветать, я зашла к Ольге и попросила ее немедленно отнести телеграмму к Шарко. Последний должен был приехать к нам в пять часов вечера, но, видя положение Александра Ивановича, я боялась так долго ждать. Шарко приехал в одиннадцать часов утра. Герцен ему чрезвычайно обрадовался и рассказал все, что чувствовал. Шарко попросил меня подержать больному руки, а сам стал выслушивать ему грудь.
— До сих пор ничего не слышно,— сказал Шарко.— Впрочем, в первые дни болезни оскультация мало дает. Надобно тотчас же поставить ему вантузы,— сказал доктор,— и давать прописанный мною сироп. Я заеду опять вечером.
Александру Ивановичу поставили банки, как велел Шарко, а вечером он опять приехал.
Между прочим, доктору рассказали о старой болезни Герцена, но Шарко перебил рассказ, сказавши;
Да у меня у самого диабет. Это мы будем после лечить.
Однако попросил приготовить ему склянку для анализа. этого дня постоянно брал по две склянки в день.
Свободное копирование
