Наконец мы свернули на дорогу, которая вела в Высоцк. Дорога тянулась среди толстых ветвистых деревьев. Каждый шорох настораживал. Пробежавшая белка или прыжок зайца нарушали мертвую тишину, заставляя вздрагивать.
Считанные километры отделяли нас от Высоцка. Охватывала усталость, разливаясь по всему телу. Как было бы хорошо, если бы лес не кончался и ночь тянулась бы еще несколько часов… Но лес редел. Здесь и там стояли молодые стройные березки. Они как бы освещали нам дорогу, по которой мы выезжали из леса. Перед нами расстилались поля Высоцка. Все вокруг было окутано белизной. Каждое темное пятно на поле вызывало подозрение.
Снегопад прекратился. Мы ехали с величайшей настороженностью.
Река Горынь, являющаяся благодатью Волыни, как Днепр на киевской земле, Висла в Польше, разрезает пространство полей. Не доезжая моста мы остановились. Издали виднелся Высоцк, окутанный снегом. Мисюра и Эфраим Бакальчук отправились на ближайший хутор узнать, велика ли ночью немецкая охрана в Высоцке.
Мы ступили на мост, опираясь о перила. Мой взгляд упал на темные волны реки, быстро и сердито уходившие вдаль. От них отдавало страхом и смертью. В воды Горыни бросались высоцкие евреи. Вдоль этих перил, на которые мы сейчас опирались, через этот мост вели их на бойню, и многие предпочли погибнуть в водах Горыни, а не в ямах.
Наши посланцы вернулись с хутора. Они сообщили, что вокруг Высоцка еще не было партизан и за все время не было никаких диверсионных актов. Украинская администрация и полиция спокойны. Бывает, что никакой охраны в местечке нет. Часовые бывают на своих постах не всегда. Эти сообщения нас ободрили.
Мы приблизились к первым заборам местечка. Проверили оружие. Каждый из нас спрятал в заветном кармане по одному патрону: на крайний случай, чтобы не попасть живым в руки врага.
Привязали лошадей к заборам и дали им вволю корма, чтобы не ржали в глухую ночь. В величайшей тишине, молча, пробирались через дворы, прижимаясь к стенам хат, сараев.
Наконец мы добрались до улочки, которая вела к центру местечка. Мы чувствовали, что находимся в сетях смертельной опасности, и никто из нас не питал ни малейшей надежды выбраться из этих переулков живым.
Мы быстро прошли улицу, которая привела к управе. Возле управы находился пункт по отправке на работы в немецкие хозяйства. В этом же здании занимали комнаты эсэсовцы.
Подошли к управе. Охраны не было, как не было ее и у рабочего пункта. Окружили здание. Моисей (Мойше Бромберг) вошел на кухню, держа в одной руке револьвер, в другой — бомбу с часовым механизмом. Его сопровождал Роман (Рувим Туркенич) и Борис (Берл Бобров). Мы все были напряжены до крайности.
Наконец послышались шаги. Кто-то выходит. Мы отошли к огороду. Раздался лай собаки. Ноги были точно налиты свинцом. Вышли из огорода на улицу. Послышался скрип проезжавшей подводы. Скрылись за сараем. Подвода проехала мимо. Мы продвигались дальше, прижимаясь к стенам низких хатенок. Моисей сообщил, что он заложил бомбу в служебной комнате эсэсовцев.
Это было одно задание. Но мы должны были еще посетить Тхуржевского, городского голову Высоцка. Мы перебирались через заборы по переулкам местечка. Было уже заполночь, когда добрались до поповского дома, окруженного большим садом. Тхуржевский много лет был священником в Высоцке. Как украинского патриота польские власти отстранили его от этой должности.
Здесь мы были смелее. Решительно постучали. Послышался охрипший голос: «Кто там?» Мы ответили по-украински, что это красные партизаны, дом его окружен, и мы требуем, чтобы он немедленно открыл дверь. Тхуржевский, дрожа от страха, открыл нам дверь. В дом вошли Мисюра, Бобров, Моисей, Ефим (Эфраим Бакальчук), Наум (Нахман Зильберфарб) и я. В наших заснеженных кожухах и кучмах мы выглядели, как лесные разбойники.
У Тхуржевского дрожали руки. Мы обходили все его комнаты, а он следовал за нами. В одной комнате на стене висел портрет Гитлера. Мы велели ему снять его, разорвать на куски и сжечь.
Затем мы напомнили Тхуржевскому, что он помогал немцам в истреблении евреев. Тхуржевский клялся, что до еврейской резни он помогал евреям, просил, чтобы пощадили его старость, оставили его в живых, и обещал оказывать помощь партизанам.
Тхуржевский считался одним из крупных деятелей украинского движения в период польского господства. Он сидел в польской тюрьме. Какое-то время домбровицкий еврей Лейб прятал его от польской жандармерии. Среди еврейского населения Тхуржевский слыл добропорядочным украинцем, не настроенным враждебно к евреям. С приходом немцев он стал головою, и были случаи, когда он пытался облегчить участь евреев. Это все было в начале немецкой оккупации. Но впоследствии стал таким же головою, как и другие немецкие головы.
После некоторого обсуждения мы решили оставить его в живых с условием, что он станет нашим связным. Тхуржевский принял наши условия. (Впоследствии Тхуржевский свое обещание не выполнил, и через некоторое время его застрелил польский партизан Добжинский.)
Мы оставили дом Тхуржевского около пяти часов утра. Забрали у него револьвер и радиоприемник в полной исправности и в считанные минуты очутились у заборов. Лошади стояли на привязи.
Мы сели в повозки и погнали лошадей, чтобы скорее оказаться в лесу.
Свободное копирование
