Помню в детстве отшатывающий, всю душу насквозь прохватывающий страх перед темнотой. Трусость ли это у детей - этот настороженный, стихийный страх перед темнотой? Тысячи веков дрожат в глубине этого страха, - тысячи веков дневного животного: оно ничего в темноте не видит, а кругом хищники зряче следят мерцающими глазами за каждым его движением. Разве не ужас? Дивиться можно только тому, что мы так скоро научаемся преодолевать этот ужас.
—
К исповеди нельзя идти, если раньше не получишь прощения у всех, кого ты мог обидеть. Перед исповедью даже мама, даже папа просили прощения у всех нас и прислуги. Меня это очень занимало, и я спрашивал маму:
- Обязательно нужно, чтобы все простили?
- Обязательно.
У меня начинали шевелиться шантажные вожделения.
- А что будет, - вдруг я возьму и не прощу тебя? Мама серьезно отвечала:
- Тогда я отложу говенье и постараюсь заслужить твое прощение.
Мне это представлялось очень лестным. А иногда я раздумывал: нельзя ли бы на этом заработать пару карамелек? Мама придет ко мне просить прощения, а я: "Дай две карамельки, тогда прощу!"
—
Мы причащались. Подошла к причастию молодая Дама в белом платье с большим квадратным вырезом на груди. Сестра Юля с удивлением мне прошептала:
- Витя, посмотри-ка. Зачем у нее впереди голое? Наверно, не хватило материи.
Я презрительно ответил:
- Вот глупая! Вовсе не потому. А просто, чтобы легче было чесаться, когда блохи кусают. Ничего не расстегивать. Засунул руку и чешись.
- А-а...
Всегда у нас в комнатах жили собаки, - то огромный ньюфаундленд, то моська, то левретка. И блохи были нашей всегдашнею казнью.
