С весны в муку подмешивали мох, сыпали в тесто «кофе» — сушеную кору какую-то. Пекли из чего-то немыслимые разноцветные лепешки — черные, зеленые. А как только пошла трава — люди перепробовали всякую. Крапиву было трудно найти — ей не давали вырасти, съедали всю. Уходили мы куда-то по дороге на Петропавловск (старинное уральское село в восьми километрах), к болоту, там росла какая-то болотная трава — пресная, без всякого вкуса. Называли её просвиркой. Набирали просвиры целые ноши и приносили домой. её ели и так, её варили в супе, ею «заправляли» квашню. Вполне терпима эта трава, когда её ешь сорванную.
По Петропавловской дороге ходить было страшно. Пошел слух, что там убили мальчишку десяти-двенадцати лет. Слух имел под собой почву... (Позднее, в 1968 году, в лесу у той дороги я встретил могилу со свежими цветами и надписью: «Груздов Василий Яковлевич. Род. в 1922 г. Зверски убит 7.VII.32 г.».)
Однажды в дождь мы с сестрой Маруськой возвращались домой с болота. Где-то позади нас шел человек, шлепая сапожищами... Маруська бежать, я за ней! И так, без передыху, прибежали мы домой. Мы верили, что за нами шел убийца-людоед.
В поселке шли слухи о людоедстве...
Мать пришла с работы усталая и стала разъяснять мне, что люди едят какую-то траву, будто бы вкусная, сытная, все нахваливают: «Спасенье-трава!» Цветет будто беленькими цветочками, а листочек мягкий. По внешнему виду похожа на березовый листик, только продолговатый.
—Сходи, Коля, пока чугун закипит. Ужинать сегодня нечего вовсе...
Где-то за железной дорогой растет эта травка...
Я ушел туда с мешком. Попробуй разберись, какая она, эта трава. Много её разной цветет беленькими цветочками... Нарвал полмешка травы с белыми круглыми головками. Мать глянула — не та трава. Это был белый луговой клевер. Но что делать — уже темнеет, не пропадать же этой траве, да и чугун кипит уже. И мать — бух её в чугун. Ели противное, горькое варево, ругали меня — принес, бестолочь, дряни какой-то, не смог найти то, что следует, а люди вот-вот вырвут всю эту травку...
Где-то с июня строили новую школу — в «вольной» части Покровки. Мать строгала бревна — тяжелые матицы на потолки — рубанком с двумя ручками. её напарница — Анфиса Кудряшова.
Я постоянно что-нибудь промышлял. Вот вижу, как хозяйка из вольного дома вынесла и высыпала в длинное дощатое корытце что-то курам. Я подкрался по опушке леса — утащил корытце в лес. В нем — гречневая каша! Вот это радость! Съел всю до крупинки. Заполнял я желудок свой и молодыми побегами от сосны — мы называли их «пальчиками». Нарвешь таких «пальчиков», очистишь от желто-зеленой смолянистой коры и молодых иголочек — и ешь в свое удовольствие.
Брат Женька не ходил «промышлять». Ему ничего не перепадало сверх домашнего пайка. Голодный, терпеливо сидел он на подоконнике с утра до вечера — и только время определял по тени от оконной рамы. Дойдет тень до печи — значит, скоро мама придет, что-нибудь принесет, что-нибудь сварит.
Вот так и опух от голода Женька: ноги налились, как бревна, стали блестящие, прозрачные какие-то. Взгляд безжизненный, тупой. Как он терпел, Женька?
Я и сейчас не могу этого понять. Безысходный, неописуемый голод постоянно гнал меня на какие-нибудь поиски. Я искал, неутомимо искал и все же находил хоть что-нибудь съедобное... Летом было все же легче. Слава богу, травы много, что-нибудь да жевать можно. Можно есть кислый щавель. Молодую хвою с лиственницы — тоже кислая, глаза сводит, но ведь съедобная! Можно есть на лугу «дудки» разные — сочные стебли высоких трав, цветущих белыми зонтами. Можно «пальчики» есть с молодых сосенок и розоватые соцветья с елок. Можно в столовой что-нибудь найти — облизать тарелки, собрать рыбьи кости со столов. Бывает, и повар плеснет что-нибудь — ведь были и добрые люди.
Нет, напрасно сидел и молча, тупо опухал Женька. Его положили в больницу. Сказали, там будут кормить. Опять радость! Следом отправили в больницу и Саньку, он тоже начал наливаться водянкой.
—Пошли смотреть! Ваську Готовцева мать вешать будет!
И мы бежим к окну Готовцевых. Оказалось, Васька украл всю месячную норму муки из дома и съел ее. А где остатки — не сознается.
Через полатину Готовчиха перепустила веревку. На конце — петля из полотенца. Ваську мать подвела к петле, надела ему её на шею и тянет за другой конец. Васька висит... Готовчиха опускает веревку. И так много раз. Но Васька не сознается, где мука. Съел, наверное, всю... Все кончилось тем, что Васька уже валялся на полу — встать не мог. Мать его в ужасе тоже падает на пол и воет, как о покойнике...
