Для меня очень долго понятия «культ личности», «37-й год», «репрессии» означали только одно: у меня нет деда, отца моего отца, и я никогда не узнаю этого, как вспоминают, тихого, очень скромного человека, всю жизнь работавшего, кормившего шестерых детей, сначала сосланного, затем, в сорок пять лет, осужденного по 58-й статье и в сорок шесть — умершего в лагере на Колыме от голода.
Что такое для любого человека история, Родина, народ? Понятия эти, по-моему, слишком объемны, грандиозны, часто лозунгово-умозрительны, чтобы ощущаться сердцем. И потому, я думаю, история для каждого — это прежде всего история его семьи. Та слабая, но живая ниточка, тянущаяся столетиями, нанизывающая, хранящая имена, голоса, характеры, лица. Судьбы... Ниточка, выведшая в конце концов в эту жизнь и тебя самого.
Автора этих записок, Николая Павловича Мурзина, дядю Колю, старшего брата моего отца, я помнила с детства. Он часто приезжал к нам в Москву из маленького уральского города, где жил с семьей, работал горным инженером на руднике. А когда заболел неизлечимой болезнью, лечился в столичной клинике и подолгу жил у нас. Я знала тогда, что он по просьбе моего отца записывал, что помнил, из своей — их — жизни. Записывал по вечерам у себя дома в Североуральске, сидя на кухне, покуривая и попивая крепчайший чай, без черновиков и помарок, в школьные клетчатые тетрадки.
Дядя Коля умер. Записки остались незаконченными. Я читаю и перечитываю их, даю почитать самым близким людям. Обязательно дам прочесть сыну, когда он подрастет. Чтобы тоже ощутил ту ниточку, что связывает его, вполне благополучного мальчика-москвича, которому предстоит встретить XXI век вместе с собственным совершеннолетием, с его прадедом — молчаливым человеком из оренбургских казаков, одним из тех, кого называют «жертвами массовых репрессий». Ниточку, что крепче любых лозунгов и уроков связывает его с историей, с Родиной. С народом.
Сын прочтет. И тогда, я почему-то уверена в этом, он никогда не сможет встать и уйти из зала с фильма «Покаяние»: «Это не обо мне, меня тогда вообще на свете не было!» И не посмеет назвать «этической схоластикой» память о том, что наше недавнее прошлое оплачено миллионами человеческих жизней, в том числе и детских (куда там Достоевскому с его теорией отрицания вселенской гармонии, купленной ценой слезинки одного-единственного ребеночка!). И тогда он не станет заученно именовать «отдельными ошибками», «нарушениями», «просчетами» то, что стало миллионократной трагедией народа, воплотившись во многих и многих искалеченных судьбах, разорванных по живому человеческих, родственных связях, уничтоженных жизнях.
Сегодня нам возвращают из небытия имена лучших, известнейших из тех, кто стал жертвой этой трагедии. Есть и ещё будут памятники, мемориальные доски, музеи, улицы в их честь. Они в полной мере разделили с народом его судьбу и трагедию. «Я была тогда с моим народом, там, где мой народ, к несчастью, был...» — написала Анна Ахматова. Память об этих людях чиста и неприкосновенна. Но, думается, мы обязательно должны помнить и тех безвестных, простых, рядовых, «маленьких» людей — тех, кто составлял те страшные миллионы. Тех, от кого, как от моего деда, не осталось даже могилы, даже надписи над ней...
Записки дяди Коли теперь смогут прочесть многие. В их публикации сегодня — большой нравственный смысл. Все, что связано с человеком, нельзя воспринимать умозрительно. Даже если знаешь назубок цифры безвременно и безвинно погибших, понять, что стояло в реальности за ними, поможет только представление хотябы об одной конкретной, живой человеческой судьбе. Только сострадание ей. Только память. Из множества таких вот похожих, прожитых рядом, в одно время, жизней и складывается История.
Сила и достоинство этих записок — в простоте. Самое тяжкое время пришлось на годы детства автора. Спецпереселенец, выселенец, внук раскулаченного, сын политического — сначала пятилетний мальчишка, потом подросток... Автору удалось (поразительно, как удалось!) сохранить в себе и передать в первых главах своего рассказа детское мироощущение, чистоту восприятия, не отягченного логическими построениями и взрослым «филосовствованием». Перед вами — просто жизнь глазами ребенка. Жизнь, как она есть, и оттого ещё страшнее её абсурд, ставший в те времена обыденностью, привычкой, нормой.
Людей срывали с родных мест,вырывали из устоявшегося быта, уклада, перемещали в чужие края, где их ждали изнурительный, незнакомый труд, голод и часто гибель. «Жить стало лучше, жить стало веселее!» Для них жизнь была борьбой за выживание. Борьбой с голодом, обреченностью, со смертью, которые мучительно, но — все-таки! — одолевались, когда удавалось раздобыть хоть что-нибудь съестное — выброшенную «вольными» хлебную корку, высыпанную курам гречку, отбросы на помойках, объедки в столовой, кедровые шишки, древесную кору, любую траву или (Повезло!) чудом доставшуюся мертвую лошадь.
«Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!» — был такой лозунг в те годы. Прочтите вот эти строки о детстве: «Страшный, безисходный, неописуемый голод постоянно гнал меня на поиски. Я искал, неутомимо искал и все же находил хоть что-нибудь съедобное...»
Потом постепенно семье стало полегче: «Слава богу, выжили!» И вот тогда арестовали главу семьи...
Аресты. Это тоже стало абсурдной нормой жизни, к которой люди привыкали. Каждый день в небольшом поселке забирали по 5-6 человек. «Сборы были короткие — встал, оделся, попрощался с домашними и исчез, как в воду канул...» Арестовывали, судили, как и ссылали, — невиновных. Удалось прочесть «дело» моего деда — тоненькая папочка, несколько бумажек с зафиксированным полуграмотным лепетом «свидетелей»-соседей, штампованным «следствием» и приговором — восемь лет...
Были в жизни автора записок война, армия, фронт. Был и лагерь — его, двадцатитрехлетнего, осудили тяжко, несправедливо. Но и в этих страницах воспоминаний нет ни мрачного отчаяния, ни отвращающего душу натурализма, ни иссушающей сердце злобы. Удивительная вещь! С детства, по словам дяди Коли, превращенный в человека «последнего», поставленного «за пределами общей жизни народа», он сам являет собой этот народ, народный характер, причем в редкостной полноте! Юмор и какая-то эпическая мудрость, талант и доброта, не убитая способность любить и верить, душевный свет — все это проступает с каждой страницы этой печальной повести.
Через сорок с лишним лет был реабилитирован «за отсутствием состава преступления» мой дед. Через шесть с половиной лет из лагерей был выпущен на свободу дядя Коля. Что дальше? Каким он стал? Об этом вы тоже узнаете из его записок.
Я читаю, перечитываю их и будто слышу его голос, негромкий, по-уральски чуть окающий, с насмешечкой... Услышите его и вы, и в нем непременно услышите правду самой истории и воспримите её сердцем, с её горечью и надеждой, мраком и светом. Прав Достоевский, сказав, что «ничто в жизни не начинается и не кончается, все только продолжается». Продолжается сегодня. В нас с вами.
Марина Мурзина.
Свободное копирование
