В июле сошел с ума Арончик. Это случилось как-то вдруг, совершенно неожиданно. Быть может, это мне так показалось, потому что в наших условиях, когда единственным способом сношений был стук, да к тому же стучать могли только ближайшие соседи, трудно было кому-нибудь, кроме этих последних, заметить то уклонение от нормального состояния, которое, не будучи еще психическою болезнью, является, однако, ее предвестником. Из его соседей Богданович {Страшно становилось за Богдановича, оказавшегося теперь совершенно отрезанным от нас. Мне было очень досадно, что ему я мог передать очень мало. Послал я ему сказать, что я люблю его и помню, а он дня через два (ибо все шло через трех человек) ответил в очень трогательных выражениях, что он обрадован моим приветом, обнимает и просит рассказать о моем деле и состоянии здоровья. Я тоже спросил его о здоровье и еще кое-что ему раза два передавал, и затем все наши сношения оборвались.}, который сидел за ним и должен был сноситься с нами через самого Арончика, если что и замечал, не мог нам передать этого, а Мышкин, кажется, ничего не подозревал вплоть до того дня, когда Арончик сказал ему, что он вовсе не Мышкин, а червонный валет, Богданович шпион, так себя назвавший в надежде что-то выведать, а самого себя назвал лордом. Дня через три после этого открытия Арончик перестал стучать, находя невозможным для себя, лорда, водить знакомство с такими субъектами, как мы, грешные, хотя все же меня и Колодкевича он по старому знакомству еще считал за людей, а не за валетов и шпионов.
Помешательство его было тихое, и ни в Алексеевском равелине, ни, сколько помню, в Шлиссельбурге он никогда не бушевал. Кажется, он скоро впал в идиотство и в Шлиссельбурге никогда не стучал, с конца осени 1884 года вплоть до смерти не выходил из камеры на прогулку, не ходил в ванну, а в последние месяцы жизни даже не вставал с постели и питался только молоком, которое жандармы вливали ему в рот. Скончался он в апреле 1888 года.
Свободное копирование
