Да, я забыл сказать, что с весны у меня появился новый друг, доставлявший мне много отрады. Это был очень большой паук, крестовик, поселившийся под крышкой моего стола. Мы скоро свели с ним знакомство, перешедшее потом в довольно короткие отношения. Он так освоился со мной, что лазил ко мне на руку, когда я протягивал к нему палец, брал мух из рук и, не стесняясь моими наблюдениями, плел свою паутину. Он очень растолстел, и я часто рвал его сеть, чтобы доставить ему моцион и сбавить с него жиру, потому что я иногда просто боялся, что он наконец лопнет с жиру {Я заставлял его делать гимнастику... Я дотрагивался пальцем до одной из его ног он ее поднимал... Так я перебирал все его ноги.}, а также для того, чтобы полюбоваться на его работу. Паутину он ткал всегда по вечерам, и я сейчас же садился на пол у стола и с большим интересом следил за его изящной и обдуманной работой. Последнее выражение я употребил не как банальное общее место, нет, я убедился, что он действительно думает, точно так же, как думает мастеровой над своей работой. Я не раз наблюдал, как он останавливается в раздумье, как он затем идет смотреть, хорошо ли прикреплена та или другая нить, как он для пробы встряхивает свою сеть, как он переделывает какую-нибудь клетку, как он разнообразит приемы своей работы. Чувство умиления охватывало меня, когда я смотрел на это задумавшееся существо, на этого крошку, который так убедительно доказывает мне, что не один только человек, не одни только высшие животные наделены разумом, а что он разлит во всей природе и что в этом жалком пауке горит искра того математического гения, который дал нам Эвклида и Архимеда, Декарта и Паскаля, Ньютона и Лейбница.
В образе жизни, привычках, поведении этого паука я видел нечто большее, чем инстинкт, довольно неудачный термин, которым мы зачастую стараемся отделаться от объяснения того, чего понять и выяснить мы не в силах. Размеры, форма и рисунок его паутины были всегда разнообразны: это была художественная натура. Только одно было общее во всех его произведениях, а именно то, что работу он начинал с прикрепления к полу толстой, очень толстой нити, а затем двух или одной, уже менее толстых, к перекладинам, соединяющим ножки стола. Иногда он работал быстро, безостановочно, точно план был хорошо обдуман на досуге, но иногда среди работы его вдруг осеняла новая мысль, и он начинал переделывать свою ткань. Иногда он останавливался и задумывался над какой-нибудь деталью, и такие моменты я всего более любил наблюдать, так как тут сознательность и целесообразность его действий высказывались всего яснее {Летом наш садик имел очень миленький вид: все в нем цвело и зеленело, клумбы покрывались лилиями, листва березок так приятно ласкала взгляд... липа уже давно переросла крышу, и ее вершина всегда была залита солнечным светом. Яблони роскошно цвели весной и приносили к осени много яблок, которые, однако, почти все обрывали жандармы, даже не давая им вызреть как следует. В саду росла еще старая ветвистая бузина излюбленное место воробьиных собраний... Кусты по краям дорожки краснели от ягод; одна только елочка, посаженная, видимо, кем-нибудь из наших ближайших предшественников Ширяевым или Нечаевым, хирела.}.
Свободное копирование
