Писатели - 8

Чтобы проиллюстрировать тот кризис и те изменения, какие происходили в образе мышления писателей, упомяну о двух из них, которых я встретил впервые в тюрьме в 1936 году. Они были в тюрьме в результате «облавы» на писателей всех «сортов и оттенков», партийных и беспартийных.

Одним из них был человек, которого я буду называть «Николай Иванович», участник Первой мировой войны, Гражданской войны, член партии с 1917 года. Старый член партии, он пользовался на первых порах своей писательской деятельности поддержкой и советами Серафимовича, Сейфуллиной, Фадеева. В двадцатых годах он сотрудничал в нескольких газетах и был уже автором ряда книг. Должен признаться, что прежде я не читал его и познакомился с ним в ходе наших разговоров. Мне сразу же стало ясно, что он — человек строгих принципов. Я даже несколько усомнился в правильности избранной им карьеры — настолько мало были развиты в нем чувство юмора и скепсиса. Он с полным доверием относился ко всему, что говорили ему авторитетные, по его мнению, люди и сам желал быть авторитетом для окружающих.

Другой писатель, «Петр Григорьевич», начал свою писательскую карьеру более сложными путями и, хотя он ничего не сказал мне о своем происхождении, ясно было, что он не происходил ни из рабочих, ни из крестьян. Может быть, его родители в дореволюционные времена принадлежали к интеллигенции или государственным служащим. Так или иначе, он получил очень хорошее образование и, в частности, прекрасно знал литературу. Исходным пунктом для его собственного творчества был золотой век русской литературы, т.е. 19 век. Он, впрочем, отлично знал и интересовался также и позднейшими периодами — символизмом и акмеизмом и в особенности такими писателями как Блок и Брюсов. Несмотря на разницу в происхождении и образовании, в 20-х годах оба названных выше человека были в одинаковом положении. Петр Григорьевич был, впрочем, более утонченным и чувствительным человеком. Николай же Иванович придавал большое значение идеологии и считал, что литература должна быть понятна широким массам и поэтому изящность отделки литературных произведений не имеет особого значения.

— Важно — рассуждал он, — чтобы читатель понял мою точку зрения, важно убедить его...

— В таком случае, — парировал Петр Григорьевич, — задача писателя нисколько не отличается от задачи пропагандиста.

Николай Иванович подумал с минуту и сказал:

— Нет, это не одно и то же. Все же, если пропагандист хороший журналист, то он вполне может стать и хорошим писателем. Писатель—это и есть журналист, добившийся максимальной доступности своих произведений для широких масс.

На это Петр Григорьевич возразил, что все как раз наоборот: писатель, у которого нет таланта, может легко стать журналистом и пропагандистом, а талант писателя — нечто совершенно иного порядка.

Этот разговор был характерным для противоречий и конфликтов того времени. Хотя оба, и Николай Иванович, и Петр Григорьевич, были убежденными коммунистами, их разделяло совершенно разное отношение к литературе: для Николая Ивановича литература была только средством воздействия на массы, для Петра Григорьевича — средством самовыражения, предполагавшим наличие стиля и красоты.

Интересно, что каждый из них утверждал, что именно его взгляд отражает официальную точку зрения. И действительно, оба они, вплоть до ареста, широко издавались, пользовались признанием как в официальных кругах, так, видимо, и у читателей.

Как писатель-партиец, Николай Иванович не мог, конечно, остаться в стороне от тех споров по литературным вопросам, которые шли в течение 20-х годов. В 1925 году он был в Ленинграде, и когда возник конфликт между партией и так называемой «зиновьевской оппозицией», он выступал в защиту взглядов оппозиции. Это, впрочем, не оказало никакого влияния на содержание его произведений, потому что разногласия внутри партии не могли получить отражения в литературе: всё, выходившее из рамок генеральной линии партии, подлежало изъятию и цензурированию (писатели об этом, конечно, хорошо знали). Когда борьба с оппозицией достигла наибольшей остроты, Николаю Ивановичу грозило исключение из партии. Этого, однако он избежал, уехав в провинцию. Когда через некоторое время он вернулся, ему, как и многим другим, разрешили продолжать работу.

Несмотря на это, именно участие в ленинградской оппозиции послужило основанием выдвинутых против него обвинений через десять-одиннадцать лет, когда я впервые познакомился с ним. Николай Иванович утверждал, что в течение предыдущих десяти лет (до ареста) он ни разу не нарушил партийной дисциплины, ни разу «не уклонился» от генеральной линии партии в своих опубликованных и даже неопубликованных произведениях. Ответ «органов» на это был: «А вы только попробуйте» и он означал, что примерное поведение писателя воспринимается как само собой разумеющееся и еще ничего не доказывает. После этого, на следствии, Николаю Ивановичу был зачитан длинный список его друзей и знакомых — бывших, настоящих, а то и мнимых, которые были объявлены участниками разного рода подпольных и террористических организаций. На этом основании его и судили — совершенно безотносительно к его собственным поступкам. Сам он продолжал считать себя проводником партийной линии в литературе — и это несмотря на тот факт, что партия осудила его и объявила опасным врагом.

Петр Григорьевич вступил в партию около 1920 года. У него, таким образом, был меньший партийный стаж и опыт, да еще «изъян» в социальном происхождении. Поэтому он не принимал участия в прениях внутри партии. Человек с соответствующей марксистской подготовкой мог бы и сам ориентироваться в вопросах партийной тактики. Петру же Григорьевичу необходимы были постоянные инструкции и указания, которые он старался как можно лучше запомнить. Он старался в нужное время и в нужном месте процитировать нужное место из газет. Хотя он был намного более образованным и знающим человеком, чем Николай Иванович, все же, чувствуя свою недостаточную подкованность в марксистской теории, старался избегать вмешиваться в партийные споры. Беда его была в том, что он слишком активно включился в прения по чисто литературным вопросам. И не то, чтобы он сомневался в праве партии на руководство литературой и литераторами. Нет, к 1934 году такое сомнение казалось огромному большинству уже совершенно немыслимым. Петр Григорьевич принимал активное участие в работе редколлегии журнала «Красная новь», имевшего большое влияние на литературу того времени в целом. А в редколлегии, разумеется, в то время не потерпели бы ни малейшего отклонения, ни сомнений в партийных принципах литературы.