Чудо

ЧУДО

Кругом леса и озера. В лощине — село Тайнинка. Когда-то здесь промышляли разбойники. В полуверсте отсюда пролегал большак. От лиходеев не было ни проходу, ни проезду богатым людям: ограбят, убьют, трупы в лесу закопают, чтобы других не пугать, не отбить охоту — ездить по тракту. Губернатор присылал войска для усмирения грабителей, но мало было пользы от этого, потому что никто не мог найти вожака разбойничьей шайки: знал он потайные места, медвежьи берлоги, завалы бурелома.

Давно это было, но до сих пор вся округа полна рассказов и легенд о стародавнем.

В селе дворов двести. Богатых мало. Да и как разбогатеешь, коль нет степных раздолий для хлебопашества? Лес, глушь, болота, комары. Большак давно заглох. Крестьяне заняты звероловством, рыбной ловлей, плетением корзин. На выкорчеванных вырубках засевают рожь, но самую малость: еле-еле до нового урожая дотягивают.

Славится Тайнинка белыми грибами: много их в окрестных лесах. Это большое подспорье для местных жителей: сушат, на нитки нанизывают в виде ожерелья — в середине покрупнее, по краям — малюсенькие. В каше, в похлебке, в любом кушанье у тайнинцев грибы. За полверсты от села грибным ароматом веет. Улица в один порядок извилистой лентой вытянулась. Летом перед домами — зеленая мурава, зимою — синеватые сугробы.

Когда-то посреди села белая, деревянная церковка красовалась.

Священник был многосемейный, с прихожанами не ладил. Когда ходил с требами, давали ему не от чистого сердце. Чувствовал это батюшка и еще больше ожесточался против нерадивых.

Пришел как-то в Тайнинку человек средних лет с кротким лицом, с русой бородкой клинышком, созвал перед вечером народ у околицы, возле ржаного поля и стал говорить о Боге, о Христе, о вечном спасении. Говорил хорошо, внятно, каждое слово в душу западало. Призывал покаяться в грехах, Спасителю довериться, читал Евангелие. Слушал народ пришельца и дивился: «Почему наш батюшка никогда не поговорит с нами вот так, по душам, от чистого сердца?» Ведь как всё понятно и просто. Господь Сына Своего Единородного не пожалел, на землю послал, чтобы спасти всех людей. Бог всё даст людям, а чем люди отплачивают Ему? Помнят ли о Нем каждую минуту жизни, благодарят ли Его за неисчислимые дары?

Многие из слушателей плакали, говорили: «Всё правильно», спрашивали, что им делать?

— Покаяться и жить не так, как хочется, а так, как Бог велит, — отвечал гость. А когда запел, преобразились лица у всех, каждому казалось, будто крылья у него выросли, чтобы к небу взлететь.

Господь нас грешных возлюбил,

Себя не пощадил.

Он на кресте в предсмертный час Отца молил о нас.

О, сердце, не смущайся, верь,

Прими Христа теперь.

— Научи нас, добрый человек, таким молитвам.

— А воть вам книжечки. Грамотные есть?

— Найдутся.

— Давайте петь вместе. Только сначала я один пропою, на голос наведу.

Почти всё село сбежалось к околице. Много трогательных духовных песен было спето в тот теплый весенний вечер. Из лесу доносилось кукованье кукушки. Прогретые за день сосны разливали аромат хвои. Хорошо было на душе у каждого. Как желанный дождь на сухую землю падали слова захожего человека.

— Приходи к нам почаще, друг.

— В воскресенье утром приду, опять на этом месте помолимся, погода стоит теплая, кругом Божье благолепие. Скажите всем, кого увидите.

Мало людей было в воскресенье в церкви. Весь народ у околицы собрался. О блудном сыне прочел Евангелие милый гость, снова к покаянию призывал. Многие склонили колени на зеленую траву. Женщины плакали, вздохи вылетали почти из каждой груди. А после собрания все стали уговаривать гостя: «Оставайся у нас, будешь родным братом для каждого».

Понял священник, что нельзя ему здесь оставаться, в соседнее село переехал. Другого священника церковная власть не назначила. Церковь на слом была продана в небольшую деревню. А на этой площади молитвенный дом построили — светлый, просторный, теплый. И стали приходить в Тайнинку из разных мест старые и молодые.

Но недолго так было. Наступили тяжкие времена. Сначала одного проповедника арестовали, немного погодя — другого. Молитвенный дом пока не закрыли. Стали люди без духовного руководителя проводить собрания. Молились за арестованных. Плакали, ждали перемены к лучшему.

Но вместо просвета заухали пушки неподалеку, загудели под небесами стальные птицы. К Тайнинке приближался фронт с запада. Куда побежишь с детьми? Остались на своих местах, с покорностью встретили завоевателей.

Вскоре слухи дошли до тайнинцев, что народ из окрестных сел и деревень в лес бежит — от непосильных поборов, от угона молодежи в чужую страну на изнурительные работы.

Верующие в лес не побежали. Будь, что будет, на всё Божья воля. Чаще стали молиться, просили Бога — сжалиться над нашей несчастной родиной. Фронт к востоку откатился. В село завоеватели заглядывали редко. Только старосту назначили из тех, кто посмышленее. Приедут к нему, отдадут распоряжение: «Сдать столько-то масла, яиц, молока, мяса, фуража».

И опять ни одного чужака.

Узнали об этом лесные жители и стали наведываться в Тайнинку, первым делом — к верующим:

— Вы добрые, по заветам Христа живете. Трудно нам в лесных дебрях от неприятеля укрываться, помогите нам, дайте хлебушка, мясца, соли. Кончится война - отблагодарим.

Не отказывали братья и сестры, последним делились. Понимали: в лесу — не то, что дома: каждую минуту трясись, как бы каратели не нагрянули.

Но не дремлет враг добрых душ: кто-то донёс партизанам на верующих:

— Не верьте вы им, они хоть и молятся каждый день, а сами с немцами сговариваются, как бы переловить вас всех.

Озлобился партизанский вожак:

- Ах, так? Сегодня же всех на небо отправлю!

Ничего не знали об этом верующие, когда вечером шли в молитвенный дом. Меньше их стало: молодежь на работу в Германию угнали. Старые да малые остались. Есть о чем молиться оставшимся. Много страдания кругом. От детей, угнанных на чужбину, уже много месяцев ни слуху, ни духу. Из лесу невеселые вести: мрут там люди от холода, голода и цинги. Поборы для немцев с каждым днем всё тяжелее. Хватит ли сил перенести всё это?

Человек тридцать собралось в молитвенный дом. Спели гимн:

Когда огорченье

Ты встретишь в пути,

В других утешенья

Тебе не найти.

В слезах умиленья

И в тайне души

Христу сокрушенье

Излей ты в тиши.

Руководящий старичок прочел из Екклесиаста: «Ибо человек не знает своего времени. Как рыбы попадаются в пагубную сеть, и как птицы запутываются в силках, так сыны человеческие уловляются в бедственное время, когда оно неожиданно находит на них».

Хотел сказать поучение на эти слова, но за окнами послышался топот, кто-то ругался, кричал, щелкал затворами винтовок. Затаили дыхание собравшиеся: что это? С шумом открылась дверь и в молитвенный дом вбежали четверо — обвешенные оружием, небритые, с недобрыми косыми взглядами. Не сняв шапок, протопали к кафедре. Вожак отпихнул руководящего, презрительно перелистал Библию и бросил её на пол, а на том месте, где она лежала, водрузил пулемет — дулом в сторону собравшихся. Всех охватил ужас. Опустились на колени. Каждый шептал: «Господи, спаси». А партизанский вожак с издевательской, злобной ухмылкой крикнул:

— Слушали Библию? Теперь послушайте пулемет! Прощайтесь с жизнью, святые товарищи: через минуту всем крышка! Не спасут вас никакие молитвы, слабы они тягаться с меткими пулями: насквозь, без промаху пронзят каждое сердце!

Прижимая детей к груди, застонали, зарыдали женщины. В середине молитвенного дома сидел больной человек с деревянной ногою. Он обратился к вожаку с просьбой:

— Дорогой наш грозный товарищ! Знаем: нет нам пощады от тебя. Понимаем, зачем ты поставил пулемет на кафедру. Об одном тебя просим от чистого сердца: дай нам три минуты для последней молитвы перед смертью... Только три минуты, а тогда стреляй, убивай старых и малых.

— Ну, что ж, помолись напоследок, только не очень долго: ждать некогда, через три минуты всем вам — капут!

Под слезы, стоны и вопли, заглушая великую скорбь, громко начал молиться больной человек:

— Господи, великий и многомилостивый, прости нам лютые согрешения наши. Только теперь, за минуту до смерти, поняли мы, сколько наделали непоправимых ошибок: мы отдавали партизанам последние крохи, мы оголодили своих малых детей. Два года мы поили, кормили, одевали и обували тех, которые сейчас нацелили на нас пулемет. Прими, Господи в Свое вечное царство наши души, прости нас за щедрость для партизан. Ты видел, Господи, как мы любили их, как жалели, но за нашу любовь и жалость они дали нам только три минуты. Эти минуты уже на исходе, через несколько мгновений мы все будем мертвыми...

Никто из стонущих и плачущих не видел, как покраснело небритое лицо партизанского вожака, как он сердито стащил с кафедры пулемет, как виновато подошел к молящемуся и застенчиво взял его за плечо:

— Слышишь? Эй, ты! Не молись так... Ну? К чему это? Не нужны вы нам! Ребята, тащите пулемет на улицу. Чует сердце: наклеветали на них. Они же никогда, ни в чем нам не отказывали! Извините, товарищи, что малость побеспокоили вас. Молитесь, как прежде молились. Может и за нас, головорезов, словечко своему Богу замолвите? Прощевайте покуда! Не серчайте за ошибку!

Ушли. Сняли охрану вокруг молитвенного дома.

В сторону леса направились.

Поднял с полу Библию руководящий, на кафедру положил.

— Братья и сестры, они ушли. Бог распутал силки, поломал капканы, сделал ягнятами злых волков. Дошли до Господа наши кровавые вопли. Братья и сестры, это день нашего воскресения из мертвых. Это самый счастливый наш день. Утрите слезы, дорогие братья и сестры. Вознесем благодарность из души нашему Спасителю.

Какими радостными были молитвы после этого. Молились со слезами радости. Только благодарность возносила каждая душа Источнику Света, Любви, Радости и Жизни.