Без оглядки

БЕЗ ОГЛЯДКИ

Когда человеку шесть лет, всякая боль вызывает слёзы и жалобы. К кому побежать и уткнуть голову в колени? Ни к отцу, ни к сестре, ни к брату, а только к матери. Исцеление наступает скоро от её руки, поглаживающей голову, от её синего сарафана с розовыми цветочками, от её бордового фартука с карманом, в котором всегда хорошо пахнут разноцветные лампасеинки.

— Мама, меня шлепнул в бок свинчаткой Митька Рыжий. Вот в это место.

Мать подняла пунцовую рубашку.

— И правда — синяя болячка. Надо сказать тетке Катерине, она полечит святой водой.

— Она, небось, заставит снять рубашку и портки.

— А ты не стыдись. Мужикам и парням стыдно, потому что они несусветные грешники, а ты покуда ничем не согрешил, ты еще святой.

Пересиливая боль, я пошутил:

— Святой — с молока снятой.

— Нельзя так говорить: Бог может обидеться.

— Он и на маленьких обижается?

— Им он прощает, хоть обида всякому бередит сердце.

— У Бога тоже есть сердце?

— А то как же — и сердце, и глаза, и уши, и руки, и ноги, у Него все, как у человека, только безгрешное.

К ночи боль усилилась. Опухоль увеличилась. Я стонал до самого утра и весь день. Душистые материнские лампасеинки утишали боль на самую малость и то не совсем, но приятно было вместе с немочью чувствовать сладость во рту — она как будто текла по внутренностям к шишке и успокаивала нытье и колотье.

— Почему тетка Катерина не лечит меня?

— Это надо делать после заката солнышка, когда угомонятся куры.

Под нашим сараем насест был очень высоко и я всегда удивлялся, как туда забирались куры.

Тетка Катерина была младшей сестрой отца. Она всегда всех жалела и лечила от недугов настоями из трав, святой крещенской водой и заговорами.

— Польза от всякого лечения бывает только после заката солнца, — говорила она.

Когда солнечные прогалины между избами потускнели, мать достала из подполья две бутылки со святой водой и понесла под куриный насест. Там ждала тетка с березовым веником, которым парились в последнюю субботу. Листья с него еще не облетели и от него пахло распаренными телами отца и брата. Люди им хлещутся со всем усердием и от удовольствия вздыхают: «О-ё-ёй... о-ё-ёй»...

В бане, на верхней полке так бывает жарко, что приходится надевать на голову зимнюю шапку, а на руки — кожаные рукавицы, которые называются «голицами». Когда парятся, удивляются: «Почему это ногам хоть бы что, от всякой жары им только сладость, а голове и рукам — невмоготу?».

Веник после бани берегут для сметания пыли летом и снега зимой. Держат его в сенцах возле двери.

Тетка Катерина попросила мать принести черепушку от разбитого горшка в которую наливают молоко для кошек. Она приказала мне снять рубаху и портки и раздвинуть ноги. Принесенную черепушку она поставила между раздвинутых ног, а святую воду из бутылок вылила в деревянное корытце. Обмакивая веник в воду, лекарка стала брызгать на меня, приговаривая:

«Господи, Иисусе Христе,

Сыне Божий, помилуй нас.

По мосту-мосту, по калиновому'',

Тут идет стар-матёр человек.

Шашкой вострой подпоясан,

Топор за поясом.

Навстречу ему три девки бегут:

Антонида, Маремьяна, Олена.

— Ты куда держишь путь, стар-матер человек?

— Иду я в мир недуг исцелять —

Головной и ножной, спинной и грудной,

Наружный и нутряной,

Дневной и полуденный, ночной и полуночный,

Часовой и полчасовой,

Минутный и полминутный,

Секундный и полсекундный,

Исцели, Боже, отрока Родиона

От его злого недуга,

Спаси его и помилуй,

Чтоб возрастал он в добром здравии,

И славил Отца, Сына и Святого Духа.

Аминь, аминь, аминь,

Всем аминям аминь».

Я дрожал всем телом от стыда и от холодных брызг. Зубы стучали, но я терпел. От моих вздохов проснулись куры на высоком насесте. Мать стояла в стороне, пригорюнившись. Самое страшное было впереди. Черепушку, в которой собралась святая вода, надо было отнести на речку за две версты по недавно скошенному, колючему лугу и бросить с крутого берега, чтобы плеск отозвался в лесу на другом берегу.

— Туда пойдешь — не оглядывайся, назад побежишь — не оборачивайся. Лошадь заржет — не бойся, собака залает, три раза прочитай вслух:

«На церкви крест, на мне крест, на собаке нету».

В последнюю минуту тетка сказала:

— Коль не оглянешься туда и назад, будешь здоровым. Смотри не разлей святую воду из черепушки.

И я побежал — босоногий, без картуза, в красной рубашке и в синих самотканных портках. Уже темнело. Давно пригнали овец и коров. Надо мною летали грачи и пугающим карканьем как будто уговаривали оглянуться. Но я тесней прижимал к груди черепушку со святой водой от банного веника и с моего голого тела. Где-то звонко заржал жеребенок. Три раза до меня доносился собачий лай. Я повторял громко заклятье: «На церкви крест, на мне крест, на собаке нету». Сердце трепетало, но желание быть здоровым пересиливало все страхи. По плеску в воде я догадался, что подошел к речке. Бултыхнулась какая-то большая рыба. Я размахнулся и забросил черепушку в воду. Плеск от нее был похож на рыбий, но я не услышал отклика в лесу, только деревья с того берега вытянулись длинными черными мостами и мне показалось, что по ним кто-то шагает в мою сторону — высокий, страшный, молчаливый. Я перекрестился и помчался рысью домой без оглядки по колючей скошенной траве. Из села донеслись песни девушек. Это отогнало все страхи. Когда я вбежал в проулок и поднялся на гору, меня подхватила мать:

— Сыночек, ты весь огненный!

— Мама, я ни разу не оглянулся. По воде ко мне шел леший, но я убежал от него.

— Значит, будешь здоровым. Пойдем, я покормлю тебя молочной лапшей.

— Мама, я всё сделал, как сказала тетка Катерина. Было очень страшно. Сердце прямо разрывалось.

— Ты редкостный на всё село. Нынче ты всё сделал, как сказала тетка. А когда вырастешь большим, делай, что тебе будет приказывать сердце. Тогда Бог пошлет тебе счастье, здоровье и удачу.

— Я так и буду делать, мама.

* * *

Матери давно нет на свете. Но я никогда не забываю её наставления — слушать приказы сердца.