Приверженцы академизма встретили мою работу «в штыки». Ее называли «насмешкой над Академией», а меня «беспокойным москвичом». Некоторые, распалясь, повторяли придуманный когда-то перл красноречия: «Академия пригрела на своей груди змею».
Академистов смущало, что я нарушил обычные пропорции. Они «вершками» измеряли мою работу, не вникая в ее смысл. Я неплохо знал анатомию и в тех случаях, когда «нарушал» ее, делал это сознательно, по праву творца на художественную гиперболу.
Один из активных критиков «Самсона», профессор Залиман, хвастал тем, что он хорошо знает анатомию, что он лично препарировал трупы. При встрече я не преминул сказать ему, что тоже знаю анатомию — два года я усердно работал в анатомическом музее Московского университета, и мои слепки служили образцами для всех обучающихся в Училище живописи, ваяния и зодчества. Когда я работал над «Самсоном», то сознавал, сколь полезными оказались упорные занятия в анатомическом музее.
Заступничество Куинджи, яростная защита моей дипломной работы Репиным, одобрительные слова профессора Матэ и голосование «за» Беклемишева определили решение совета в мою пользу... болыпцинством в один голос. Мне дали звание свободного художника. Ни о какой заграничной командировке не могло быть и речи.
Но на моей стороне были те, кто не имел «права голоса», — студенты, они открыто одобряли «Самсона». И даже отыскали еще более могучего человека, чем мой Василий, силача, мышцы которого были гиперболичны в натуре. Молодые живописцы и рисовальщики сделали из него живую статую, обвязав канатом. «Титанический человек» появился на многочисленных студенческих рисунках. Так товарищи проголосовали за моего «Самсона».
Помню, в день решения художественного совета меня разыскал Архип Иванович Куинджи.
— Ваша статуя производит большое впечатление. Я крайне огорчен тем, что совет не присудил вам заграничной командировки,— Архип Иванович немного помолчал, как бы собираясь с духом, и горячо предложил: — Возьмите у меня деньги на поездку. Это меня не обременит.
Я был до глубины души тронут заботливым участием этого замечательного человека, но от денег наотрез отказался, не желая быть зависимым от кого бы то ни было.
Куинджи на прощание сказал мне:
— Вы гордый, свободный человек. У вас есть на это право. Я ваш поступок одобряю. Таким и надлежит быть художнику.
Вскоре Дмитрий Петрович Кончаловский прислал мне из Москвы в долг пятьсот рублей на поездку за границу. Деньги по причине полного безденежья я принял, но от поездки после недолгого размышления отказался. Впоследствии с благодарностью рассчитался с добрым Дмитрием Петровичем.
Закончив Академию, я оставил Петербург.
Свободное копирование
