Как ни могуч был мой натурщик, но разве мог он обладать такими мышцами, которые в неистовом порыве напряг легендарный Самсон, великан, жаждавший свободы! Мой «Самсон» должен стать воплощением всенародного протеста, пафоса гигантской силы. Поэтому единственный путь решения темы «Самсона» я видел в смелой гиперболизации образа.
Высота статуи — четыре с половиной аршина — потребовала сооружения лесов. Стоя наверху, увлекшись лепкой головы, я оступился, упал и сломал правую руку.
Потерять правую руку в разгар работы! Невыносимо обидно. Вне себя от огорчения я направился к своему приятелю доктору Исаченко в Мариинскую больницу. Доктор осмотрел руку, исследовал ее рентгеновскими лучами и определил опасный перелом обеих костей предплечья у запястно-лучевого сочленения.
Исаченко стал успокаивать меня, обещая, что через два месяца рука заживет, и тут же заковал ее в гипс.
Легко ему говорить о двух месяцах! Для меня через два месяца кончалось конкурсное время. Что же делать? Выход был один — лепить левой рукой. Работал я исступленно и в полтора месяца закончил статую.
Когда «Самсона» установили в Малом зале Академии, статую впервые увидели Репин и Беклемишев. (Пока работал, я никому, кроме Кончаловского и Ермолаева, «Самсона» не показывал.)
Репину статуя понравилась.
— Какая мощь! Какая сила! — восторгался он.
Беклемишев был недоволен.
Гиперболизация форм, обостренная экспрессивность и динамика моей скульптуры ничего общего не имели с установками Академии, предпочитавшей «тишь да гладь» — жанровость сюжетов, привычность, вылизанность форм.
— Вы мне не верите? — с разочарованием в голосе сказал Владимир Александрович. — Покажите статую Куинджи.
Показать «Самсона» Куинджи я не успел. Начался художественный совет, который длился два дня. Вокруг моей работы разгорелись ожесточенные споры.
Свободное копирование
