XV.  

Между тем пока я вращался в сфере высших кавказских властей и интересов, забота специалиста по части каверзных бумаг возымела свое действие в сферах более низших, каково губернское правление. Там, прочитав все эти рапорты, выписки и прочее, постановили произвести о растрате казенных сумм и беспорядках по ведению денежных книг и отчетностей законное следствие и следователем назначить чиновника особых поручений при тифлисском губернаторе Шпанова. Узнал я об этом только тогда, когда в один прекрасный день в мою полутемную саклю явился казак, просить меня в окружное управление, где ожидает-де чиновник из Тифлиса. Прихожу, раскланиваюсь с г-ном чиновником, и оба остаемся в заметном недоумении. Я почему-то представлял себе следователя в виде заматерелого канцелярского служаки, титулярного советника с пряжкой "за XX лет беспорочной службы", с красным носом, табакеркой и злобно потирающего руки при виде молодой жертвы, которую он с легкостью опутает целым рядом статей законов, приложений, продолжений, примечаний, указов и форм... А вдруг вижу молодого человека лет 22--23 с артистическими длинными волосами, в пиджаке, с лорнеткой и львиными ногтями, весьма тщательно на мизинцах отделанными -- одним словом, тип салонный, а не канцелярский. Мне даже хотелось рассмеяться... Г-н Шпанов, в свою очередь, как бы с удивлением спрашивает: "Это вы помощник окружного начальника, губернский секретарь З.?" -- "Я самый, к вашим услугам". -- "Удивительно... а я, -- говорит, -- представлял себе вас этаким старым подьячим, сутягой, с которым ступай тут возись, а он будет закидывать статьями, указами да всякими крючками, в век не расхлебаешь". -- "Ну, -- говорю, -- и я представлял себе следователя таковым же; оба мы значит разочаровались".

Кончилось тем, что прежде всего мы передали друг другу свои биографические сведения. Оказалось, что Шпанов действительный студент Петербургского университета, помещик Пензенской губернии, дальний родственник губернатора Ермолова и приехал к нему послужить; собственно, он предпочел бы поступить в гусары, где уже служит его старший брат. Затем он совершенно откровенно признался мне, что понятия не имеет о следственных делах вообще, а о подобных в особенности, и просто спрашивал моего же совета, что ему делать и с чего начать. Странно и почти невероятно должно это показаться, а между тем это совершенная истина. Я сначала рассказал ему всю суть дела -- не так, как была она описана в донесениях Левана Челокаева, старавшегося в каждом обстоятельстве выгораживать своего умершего предместника (свой, дескать, князь, да и поддержка у вдовы сильная в Тифлисе) и во что бы то ни стало обвинить меня, а по сущей правде и со всеми побочными обстоятельствами, вызвавшими вражду нового начальника и т. д. Я посоветовал ему начать с того, чтобы дать мне запрос, требуя подробного объяснения по делу; я же дам ему такой обстоятельный ответ, который сам уже укажет ему дальнейший образ действий. Так Шпанов и сделал.

Все время этого разговора мы с ним ходили взад и вперед по большому двору старой крепости, не пропускали, конечно, без замечаний ни типически-отвратительной рожи кабинет-секретаря, ни неуклюжей фигуры самого князя Челокаева, смеялись, шутили по поводу подходивших к реке за водой местных красавиц и, одним словом, вели себя вполне, как подобает людям двадцатитрехлетнего возраста. Все это не ускользало от злобных взоров моих преследователей, все более и более бесновавшихся от ничтожности результатов, достигнутых их писаниями, которые они считали смертоносными...