Год на Олимпе - 1

Год на Олимпе

И вот я очутилась в пансионате для академиков. Кумысолечебница для туберкулезных больных курорта Боровое предоставлена в их распоряжение. Западная Сибирь. Северный Казахстан. Железнодорожная ветка отходит от Сибирского пути на юг на Караганду в Петропавловске. Посередине пути между Петропавловском и Акмолинском близ станции Щучье находится курорт Боровое — одно из красивейших мест в мире. Цвет нации — академики и члены-корреспонденты Академии наук жили здесь с семьями. Были и одинокие академики — князь Щербатской. Были и обезглавленные семьи. Сами академики жили в другом месте. Имелись и вкрапления. Теща писателя Леонида Соболева с кривенькой старушкой — домработницей Маничкой. Мария Федоровна Андреева, старая большевичка, в прошлом артистка, подруга Горького. Именовалась она вдовою Горького. В Москве она занимала высокий пост директора Дома ученых — очень хлебное место. Членство в этом клубе давало привилегии. Закрытый ресторан кормил членов дешево и вкусно. В Боровом Андреева возглавила Комитет, не помню как он назывался. Комитет распределял жизненные блага: комнаты, одежду и обувь, продукты, помимо тех, которые поступали прямо на кухню столовой. Столовались все сообща, как в обычном доме отдыха. Двое других членов Комитета, помимо главы его, избирались общим собранием академиков. Одним из этих двух несчастных оказался мой отец. Он и другой член — Зернов — славились аскетизмом и готовностью служить людям.

Время, военное время, играет людьми, и игры его порой весьма коварны и двусмысленны. Пансионат для академиков — миниатюрная модель коммунистического общества. Не того, что рисуется в воображении, а реального, где все по приказу равны, уравнены, но быть равными отнюдь не желают. Равные вступают в отчаянную борьбу за место в крысиной иерархии. Два раза уносили меня потоки спасающихся, нет, спасаемых от бедствия людей. Первый раз в 1941 году спасаемые — академики и их семьи, второй раз в 1974 году — евреи. Что общего между эвакуацией ученых и эмиграцией евреев? Разные и те, кто спасал, и те, кого спасали. Разные причины побудили людей сняться с места. И люди в пределах каждого из потоков, конечно же, разные. Сходство их поведения — драгоценный материал для социолога, да что там социолога, — для политика, для всех тех, кто занят переустройством общества на справедливых, конечно же справедливых, началах.

Поведение это было безобразным. Централизованная забота о людях, лишенных возможности заботиться самим о себе декретом победившей революции или в силу бедственных обстоятельств, все едино, выявляет худшие стороны человеческой природы. И они выявлялись и тут, и там. Мусор всплывает на поверхность. Наихудшие задают тон. Каждый из них — из наихудших — любой ценой стремится взять как можно больше от спасителей-снабжающих, занять привилегированное положение среди спасаемых-снабжаемых и нажиться по возможности и за их счет. Дым Каиновых костров беспрепятственно возносится к небу. Люди обоих потоков — своего рода заключенные, а нравы заключенных с предельной точностью описаны Солженицыным. Прочтите «Архипелаг ГУЛАГ».

В Риме среди эмигрантов только и разговора, что о проделках собратий по алии. Стыд и отчаяние вызывали во мне сплетни о спекулянтских проделках эмигрантов. Да и на собственной шкуре, по мелочам, правда, пришлось испытать. Стыд принадлежать к ним, стыд быть объектом законной подозрительности спасителей, отчаяние, что нагло, беспардонно, ради личной минутной выгоды компрометируется великая идея. Noblesse oblige — благородство обязывает. Кастовая честь. Каста — налицо. Чести нет. Девочка-эмигрантка, подросток, рассказывала мне наибезобразнейший случай и тут же у меня на глазах опустила в автомат лифта монету, привязанную к веревочке, и вынула. Во мне зашевелилось воспоминание. Когда-то давно я уже столкнулась с подобным. Да, да... более тридцати лет назад. Война. Пансионат для академиков. Там мне со смаком рассказали историю про невестку одного из академиков. Никто бы и не узнал ничего, говорили сплетницы, не заболей она сыпным тифом. Переносится он вшами. Откуда? Как? Оказалось, что представительница оберегаемой элиты подхватила заразу в казахской юрте. В столовую, где столовались академики, приносили огромный темно-лиловый эмалированный чайник с заваренным чаем. Не заварка, а готовый напиток. Бутылки этого чая она меняла на мотки шерстяных ниток.

И сам рассказ, и злорадство, с которым он преподносился — точь в точь, как в Риме. [В тексте, напечатанном в журнале «Время и мы», я, основываясь на сплетне, ошибочно указала имя невестки академика. Невестка с этим именем в Боровом не жила, а была другая. К ней и относился мой рассказ. Редакция, по своему обыкновению, добавила к моему повествованию яду. Сын оклеветанной вступился за ее честь. Я принесла ему мои извинения. Редакция напечатала его протест и принесла свои извинения].

Боль моя, когда я мысленно погрузилась в сопоставление столь разных, столь похожих явлений, поутихла. Аналогия, моделирование — я испытала радость познания. Плоды от древа познания добра и зла... Не еда — помои. Но коль уж приходится хлебать, так хоть не вслепую.