Параллельно с улучшением режима шло и улучшение пищи, так что к январю заключенные социалисты были переведены на санаторный паек. Передачи, получавшиеся от родных, поступали — по фракциям — в раздел поровну между товарищами. Некоторую помощь оказывал также и политический Красный Крест. Крест этот уже несколько лет действует в Москве. Но в других городах, например Петрограде, ЧК упорно не только не разрешала такую организованную помощь политическим заключенным, но беспощадно арестовывала всех, кого подозревала в попытках "нелегально" делать сборы в пользу политических. Красный Крест помогает не только социалистам, но всем политическим заключенным без различия. Вообще же надо сказать, что морально тяжелую сторону тех привилегий, которых мы добивались в тюрьме, составляло сознание, что они распространяются только на нас, социалистов, и не распространяются на "каэров", хотя политически и враждебных нам, но представляющих контингент людей, многие из которых действуют не по своекорыстным, а по несомненно идейным побуждениям. Правда, я уже объяснил, в каком смысле наше заключение вообще существенно отличалось от заключения всех других тюремных обитателей. Но все же не может быть никакого сомнения в том, что отношение советских властей к политическим заключенным из категории так называемых "каэров" нельзя назвать иначе как совершенно недостойным. К сожалению, не в нашей власти было изменить это положение.
Прибавлю, что и тот тюремный "рай", какого мы добились в Бутырках полугодовой борьбой, оказался, как и все в большевистском мире, недолговечным. В конце января 1922 года, вскоре после моего выхода из МОКа, началась его разгрузка — перевод заключенных под разными предлогами в другие, часто отвратительные места заключения, и к концу февраля МОК совершенно опустел Сидевшие вместе со мной по второму и третьему году социалисты-революционеры Гоц, Донской, Тимофеев, Веденяпин и другие, которым чекисты столько раз говорили, что они находятся лишь в изоляции, внезапно оказались преданными суду за действительные или мнимые преступления, совершенные в 1918 году, и понадобилась бурная кампания протеста, захватившая пролетарские партии и организации чуть ли не всего мира, чтобы добиться по крайней мере гарантии, что они не будут расстреляны [В ту минуту, когда я просматриваю эти строки в набранном виде (11 июня), и эти гарантии вновь поставлены большевиками под сомнение!]. Как видим, тюремным раем в Советской России чрезмерно восхищаться не приходится...
Сейчас (апрель 1922 года) Бутырки начинают снова наполняться заключенными социалистами, и пионерами являются на этот раз члены нашего социал-демократического союза молодежи — юноши и девушки, большинство которых уже прошло через Бутырки в то время, как я там сидел. И им теперь снова приходится собственными силами добиваться возвращения хотя бы части тех "свобод", которых мы в свое время добились и которыми они также пользовались. Им уже пришлось поголодать три дня, чтобы вырваться из отвратительной клоаки "внутренней тюрьмы". И им придется еще, конечно, немало потратить нервов, пока они создадут для себя сколько-нибудь сносные условия в вечно меняющемся, вечно склонном к грубому насилию, вечно поворачивающем на сто восемьдесят градусов советском тюремном режиме.