Глава 14
Служили у нас в роте два необычных парня. Петя Кушнаренко, первый из них, широкоскулый красавец с большими голубыми глазами. Но сильно заикался. Ребят с такими недостатками в армию, как правило, не брали, но в том районе, откуда Петю призвали, возможно, был недобор — и он стал солдатом.
Петя хорошо играл на гитаре, знал немало песен и часто пел для ребят. И здесь проявлялась его странная особенность, чему я немало удивлялся: все песни он пел без единого заикания! Хоть в театр эстрады отправляй!
Как-то вечером к нам в казарму с проверкой зашёл зам командира части майор Кубарев, которого многие недолюбливали за бесконечные придирки, а поэтому и побаивались. Дневалил у тумбочки как раз Кушнаренко — он, как и положено, вытянулся по струнке, приложил руку к козырьку и, вытаращив огромные глаза, уставился на майора. Наконец гаркнул:
— Р-р-рота, с-смирно!
Разволновавшись, Кушнаренко попытался доложить:
— Та-та-та-таа-ва-рищ м-м...
Майор побагровел, видимо, решил, что его разыгрывают, и заорал:
— Отставить! Старшину ко мне!
Старшина спокойно, с достоинством, подобающем званию старослужащего, подошёл к майору и отчеканил за Петю:
— Товарищ майор! Рота связи занимается самоподготовкой. Докладывает старшина Давыдов.
— Вольно! Товарищ старшина, доложите — что это у вас за пулемётчик стоит на посту?
— Это дневальный Кушнаренко, товарищ майор. Он заикается.
— Заменить дневального и больше на пост не ставить!
— Есть!
Когда дежурный ушёл, Петю с дневальных сняли и впредь не ставили, но зато увеличили ему количество нарядов на кухню. Это было намного тяжелее, чем дневалить, хотя как сказать - свои преимущества были и на кухне: рядом еда и, кроме этого, можно петь, сколько душа пожелает...
Федя Кокурин слыл второй достопримечательностью в роте. Рост у него вместе с панамой составлял метр шестьдесят. Сам белобрысый, на вид тщедушный. И по натуре — ну совершеннейшее простодушие. Сержанты не упускали случая, чтобы над Федей не подтрунить. Как-то Кокурина назначили дневальным, а кто-то из сержантов позвонил ему по телефону и дал задание, чтобы он сосчитал в казарме электрические лампочки, протёр их и доложил об исполнении дежурному по части капитану Попову (был в части такой капитан с очень экспрессивным характером, не везло нам с командирами). Через полчаса дневальный добросовестно выполнил «задание», набрал номер телефона дежурного по части и начал монотонно докладывать:
— Товарищ капитан! Докладывает дневальный по роте связи рядовой Кокурин. Ваше задание выполнено: в казарме насчитано двадцать девять лампочек, все они протёрты и исправно горят!
На том конце трубки наступило долгое тягостное молчание, после которого раздался дикий нечеловеческий рёв:
— Какой на х... Кокурин? Какие лампочки? Ты куда звонишь, ё... твою мать?!!
Федя тихо положил трубку, вытянулся по стойке смирно и замер. Из оцепенения его мог вывести теперь только взрыв атомной бомбы или команда старшины «Отставить!»
Один раз Федю разыграл ефрейтор Славка Золотарёв. Дело было на улице, в курилке.
— Вот ответь мне, Федя, — начал Славик, — почему корова гадит лепёшками, а баран — только горошками? А потом я тебе про политику расскажу.
Думал Кокурин, думал, а потом вполне серьёзно говорит:
— Не знаю, давай про политику.
Золотарёв выдержал паузу, потом назидательно сказал:
— В говне не разбираешься, а уже в политику лезешь!
От смеха мы животы понадрывали.
Самое интересное о Феде я узнал немного позже. Оказалось, что дома, на Алтае, его ждали жена и двое маленьких детей! В армию ребят с ростом менее метр шестьдесят не брали, не брали и женатых, имеющих двоих детей. Каким образом Кокурин попал в армию — для меня осталось загадкой.
В роте соблюдалась традиция: когда старослужащим («старикам») до дембеля оставался ровно месяц, один из новичков ежедневно после отбоя в роте громко объявлял количество оставшихся дней. А вся рота после этого с глубоким проникновением произносила как заклинание определённые слова и засыпала. Роль глашатая выполнял Федя.
И вот, в один из осенних дней после отбоя Федя как обычно громко произнёс:
— Старики! До дембеля осталось восемнадцать дней!!!
Вся рота в едином порыве и в безысходной тоске по родному дому разноголосым хором выразительно выдохнула:
— Эх, ё... твою мать!
И приготовилась спать. Надо же случиться такому совпадению, что в это время мимо казармы проходил дежурный по части, тот самый капитан Попов, которому Федя докладывал о пересчитанных когда-то лампочках. Другой бы офицер, понимая солдатскую душу, прошёл мимо, но только не Попов, который услышал свои «любимые» слова. Он заскочил в помещение роты и, не дав дневальному открыть рот, сам заорал:
— Рота, подъём!
Дневальный включил свет, мы не спеша стали выходить к центру казармы, демонстративно зевая, мол, так сладко спалось и почему-то разбудили!
Когда все выстроились, капитан пару раз прошёлся по-над строем, пристально вглядываясь в лица солдат. Наконец жёстко произнёс:
— Выйти из строя, кто кричал... «физкультпривет».
Воцарилась тишина. И вдруг из строя вышел Федя Кокурин. Все напряжённо ждали, что же будет дальше.
— Как фамилия?
— Рядовой Кокурин.
— И что же вы кричали, рядовой Кокурин?
— Я сказал: «Спокойной ночи, старики!»
Капитан уставился на Кокурина, как питон на лягушонка, потом спросил:
— И что же тебе ответили старики?
— Они сказали: «Спасибо, Федя!»
Мы еле сдерживали смех. Капитан вновь прошёлся вдоль строя, наверно, соображая, что с нами делать. Похоже, и ему стало смешно. Помолчав, спокойно сказал:
— Если услышу после отбоя шум, всю ночь будете драить казарму! Отбой!
После этого случая Федю все зауважали, а у Попова появилась подпольная кличка «Физкультпривет».
Несмотря на предупреждение капитана, отсчёт дней для стариков продолжался, правда, вздыхать и произносить «ритуальные» слова стали тише.
Свободное копирование
