Бакена. Моё детство - 21

Глава 19

 Не помню с какого возраста, но каждое лето мы с мамой и другими родными обязательно проводили у бабушки с дедом на «острове», за Иртышом. Отцу удавалось приезжать только на выходные. Полудикая природа, чистый воздух, наблюдение за жизнью обитателей «острова», сон под марлевым пологом — каждый раз от всего этого у меня захватывало дух.

 Здесь я, по обыкновению, частенько общался с бакенщиком Алексеем Кораблёвым. Мне нравилось часами наблюдать, как он в своей мастерской стругал дощечки, реечки, потом из них делал каркас бакена. А когда бакен был готов, он его красил. Краска имела необычно приятный запах, который в этот момент разносился по всей окрестности.

 У мастерской с одной стороны поблёскивала река, с другой — рос густой кустарник. Вокруг висела звенящая тишина. Изредка доносились покрикивания чаек, иногда — далёкие гудки парохода. В этом было что-то магическое, завораживающее.

 Кораблев всегда работал молча, без суеты. Лишь иногда, обернувшись ко мне, иронично спрашивал:

 — Ну, как наши дела, зятёк?

 Не успев открыть рот, я замечал, что дядя Алексей вновь погружался в работу, возможно, забыв про меня. Через некоторое время, опять заметив меня, он спрашивал:

 — Ну, так как наши дела?

 Так продолжалось несколько раз, пока он не заканчивал работу.

 Насчёт «зятька» на «острове» ходила байка, связанная с моим, так сказать, первым увлечением, о котором мне рассказывала мама. У дяди Алексея росло четверо детей, из них две девочки — Рая и Зина. И вот мне, когда я ещё и говорил-то плохо, почему-то приглянулась Рая, которой было тогда лет десять и она нередко со мной нянчилась. Я искренно ей говорил:

 — Лая, когда я выласту, я на тебе зенюсь!

 Раин отец вполне серьёзно у меня спрашивал:

 — А зенилка выросла, зятёк?

 И все громко смеялись. И Рая тоже. А я голову ломал: что же это такое — зенилка?

 От дома, где жили дед с бабушкой, до дома Кораблёва расстояние небольшое, метров сто, может, чуть больше. Посередине располагался большой бабушкин огород, который разделял эти две территории. С одной территории на другую можно было попасть, пройдя по песчаному бережку или через огород. Чаще всего я ходил к дяде Алексею через огород и эти самостоятельные «хождения» мне не запрещали, пока не произошёл очень неприятный случай, о котором сейчас расскажу, и где виновником был я.

 День только начинался. Взрослые, в том числе и моя мама, встали пораньше и занялись своими делами. Я, как обычно, встал попозже, позавтракал и не спеша решил пройтись в гости к Кораблёву. К этому времени он обычно со своим помощником возвращался с переката, потушив бакены.

 Заодно упомяну, что раньше у Кораблёва помощником работал мой дядя Иван, но теперь он служил в армии, и бакенщику помогал другой парень, которого звали Виктором. Мне нравилось смотреть, как они, причалив к берегу, начинали из лодки выносить снятые на день с бакенов фонари. Потом из фонарей они вынимали лампы, заправляли их керосином, чистили от копоти стёкла. Всё это делалось недалеко от берега в специальном помещении, которое называлось фонарницей. Я любил там бывать и наблюдать за их работой.

 На этот раз я также направился туда. Проходя через огород, я решил немного в нём задержаться. Прошёлся возле грядок, посмотрел, нет ли в капканах хомяков — почему-то ни один не попался, а, возможно, взрослые с утра уже проверили ловушки. Потом подошёл к старому колодцу, который находился в углу огорода. Сруб у колодца, сплетённый из тальника, над поверхностью земли почти не выступал, торчало лишь несколько колышков. До поверхности воды в колодце — не больше метра.

 И вдруг я увидел в колодце маленькую светло-зеленую лягушку, которая не могла выбраться из ледяной воды. Взяв хворостину, я подставлял её лягушке, надеясь, что она уцепится за неё. Но ничего не получалось — не хотела зелёная пленница хвататься за мой прутик. После этого я нашёл небольшую дощечку и решил с её помощью продолжить спасение окоченевшей лягушки. Ухватившись левой рукой за колышек, другой рукой взял дощечку и пытался подцепить квакушку. При этом негромко приговаривал:

 — Иди ко мне маленькая глупышка, я тебя спасу!

 Неожиданно колышек подломился и я мгновенно вниз головой прямо в одежде бултыхнулся в ледяную колодезную воду. Прошли мгновения, показавшиеся мне вечностью. Потеряв ориентировку, я лихорадочно молотил в воде руками и ногами, но на поверхность не выплывал. Уже задыхаясь, вдруг почувствовал, что рука за что-то задела. Это была плетёная стенка сруба. Перехватываясь руками за тальниковые выступы, чувствовал, что двигаюсь в нужном направлении. Наконец, голова моя оказалась над водой. Глянув вверх, увидел кусок голубого неба.

 Кое-как выкарабкавшись из колодца, я, перепуганный и продрогший (тут уж не до лягушки, будь она неладна), озираясь, направился к реке. Сполоснув одежду от грязи, развешал её сушиться в кустах, в стороне от случайных глаз. Мама каким-то образом меня вычислила и привела с реки домой. Позже я узнал, что ей сказал Виктор, который издалека видел, как я раздевался за кустами, а купаться здесь детям без присмотра взрослых не разрешалось. Я всё рассказал. Помню, что мама меня не била, я и без того чуть заикой не остался, только в сердцах сказала, обобщая:

 — Растишь вас, растишь, а вы без ножа режете. — Потом миролюбиво попросила:— Лыхаешь без дела, помог бы масло сбить.

 И я шёл сбивать масло — мне, шестилетнему, такая работа в то время уже была под силу. Сбивали масло в специальной маслобойке. Выглядела она так: узкая, но высокая (около метра) деревянная ёмкость. Вручную, с помощью штока, внутри неё приводился в движение деревянный поршенёк, у которого было просверлено несколько сквозных отверстий.

 После того, как внутрь ёмкости заливалась сметана или сливки, их сбивали этим «дырявым» поршеньком. Постепенно масляные комочки начинали сворачиваться и отделяться. Собранные кусочки масла промывали в холодной воде и в форме колобка отправляли на хранение в «холодильник», в смысле, в колодец.

 Оставшаяся часть белой жидкости называлось пахтой. По виду и вкусу она напоминала кефир, но поскольку на «острове» молока было много и вместо кефира пили простоквашу, то пахтой, разбавленной водой, поили телят и коров.

 Имелся у бабушки ещё сепаратор — небольшой, но довольно сложный агрегат. Пропуская через него молоко, сразу получали сливки. Для того чтобы начался процесс перегонки, взрослые вручную на этом аппарате крутили рукоятку до тех пор, пока не кончалось молоко, постепенно заливаемое в сепаратор. Сливки стекали в одну ёмкость, а в другую — стекала белая обезжиренная жидкость, которая называлась обратом. Когда сливки начинали капать, мы с Лёвой подставляли под них пальцы и потом их облизывали. Маме это не нравилось и она сердито говорила:

 — Прекратите лизгать, когда закончу — налью.

 Когда гудение сепаратора заканчивалось, мама наливала нам в блюдечки понемногу сливок и объясняла:

 — Много нельзя, а то зад слипнется.

 Нельзя, так нельзя — задом надо дорожить. Мы хлебом макали содержимое, а остаток вылизывали так, что блюдечки можно было не мыть.

 Должен сказать, что в лексиконе мамы, да и отца, было много просторечных, но ёмких по смыслу слов, многие из которых в «Словаре русского языка» отсутствуют. Почти все слова носили неодобрительный, а иногда и бранный характер. «Лизгать» — означало съедать лакомые кусочки еды до того, как пригласят за стол; «лыхать», «шлындать», «шлымать» — слоняться (без цели); «хайло» — рот; «помело» — болтливый язык; «лязгать языком» — выбалтывать тайну, болтать что попало; «рымок», «шмоток» — ветхая одежда, рвань; «изнахратить» — сильно избить; «скидух» — доходяга; «княгать», «кныхать» — канючить, хныкать; «ботало» — оболтус; «ухайкать» или «уханькать» — уделать, испортить (о какой-нибудь вещи), «вязголить» — назойливо мяукать (о кошке).