На рассвете дневальный всех разбудил. Поручик Овсиевский и я пошли прежде всего смотреть лошадей, приведенных ночью. Вдоль ограды сквера понуро стояли весьма печального вида животные.
"На тебе, убоже, что мне негоже" ... Помещики, не желая рисковать хорошими лошадьми, прислали для орудийных запряжек таких, которые еле были годны для полевых работ. Будь, что будет... Мы все-таки решили запрячь эту заваль. Не оставаться же дома из-за помещичьей несознательности. Предназначенные под верх тоже немногим лучше. Мне было стыдно класть свое отличное седло от Вальтера и Коха на спину поседевшей от старости рабочей лошади.
Часов в семь все было готово. Брали с собой только орудия и запас снарядов на подводах. Пулеметная команда тоже не закончила формирования. В экспедицию шел один взвод. Зато конная сотня и три пеших -- полностью. Перед гимназией пестрели голубые шлыки пехотинцев, желтые -- конников и наши красные -- артиллерийские. Подошли германцы. Взвод пехоты в походной форме с двумя пулеметами и взвод десятисантиметровых гаубиц под командой обер-лейтенанта Артопеуса. В этот день я впервые встретился с ним и с его младшими офицерами. -- лейтенантом Визеке, сыном сигарного фабриканта из Гамбурга, и еще одни"; лейтенантом, фамилию которого забыл, хотя впоследствии мы были очень дружны. Буду называть его лейтенантом X.
Послышалась русская команда "по местам!", потом по-украински: "Куринь, в струнку!"-- и немецкая "Gewehr!" Из флигеля вышел генерал Литовцев. Подошел к германским пехотинцам и по русскому обычаю поздоровался, а немцы, по своему обычаю, молча стояли "смирно", так как у них здоровайся с войсками не положено. Нас всех немножко рассмешила форма приветствия, которую генерал выбрал:
-- Guten Tag, Kameraden!
В колонне шутили, что атаман Куриня, видно, здоровается только с социал-демократами, которых в германской армии очень много, но все-таки.не большинство. Впрочем, как надо здороваться с. иностранными солдатами, об этом ничего в уставе не сказано.
Вытянулись длинной кишкой. Впереди Куринь, сзади германцы. День теплый, лошади и повозки взбивают пыль, и скоро у нас Есех лица становятся серыми.
"... Меня преследует неотвязная мысль. Вот едет со мной рядом командир германской батареи. Он -- доктор философии Гейдельбергского университета, бывший инспектор женской гимназии в Баден-Бадэне. Я -- бывший студент. Никогда раньше не виделись, а в походе разговорились с полуслова. О Рабиндранате Тагоре, германском рейхстаге, статьях "Берлинер Тагеблатт", гистологических работах итальянского профессора Гольджи. Мы -- недавние враги, идем сейчас стрелять из пушек в бывших русских солдат. Я отлично знаю это, но все-таки чувствую, что между мной, нашими добровольцами и этим германским офицером в стальном шлеме сейчас гораздо больше общего, чем с теми фронтовиками, которые готовятся встретить нас в Денисовке. Отлично понимаем друг друга, сговоримся с кем угодно, но с ними -- никогда".
На малом привале адъютант Куриня ротмистр Белецкий, широкоплечий, жизнерадостный человек, показывает мне на конников-гимназистов, отдыхающие на обочине с лошадьми в поводу. Они лежат на животах. На загорелых смеющихся лицах густая пыль, размазанная потом. Желтые шлыки с "дармовисами" лихо свесились на плечо.
-- Посмотрите, эти ребята точно никогда не были штатскими. Удивительно быстрое превращение...
К большому привалу выяснилось, что наши горе-артиллерийские лошади совершенно выбились из сил. Генерал решил временно реквизировать хороших крестьянских. Поручился честным словом, что по окончании экспедиции вернем.
Быстро подобрали шесть отличных пар. Переменили и вербовых. Я выбрал себе бойкую рыжую кобылу, рабочую лошадь, но совсем приличного вида. Беда только, что она, конечно, ни повода, ни шенкеля но понимала вовсе. Чтобы заставить повернуться, приходилось тянуть повод по-извощичьи и по-крестьянски действовать ногами. После обеда конную сотню выслали вперед. Я получил приказание сопровождать ее в качестве артиллерийского разведчика. Взял с собой прапорщика Мочерета, козака-поляка Д. и еще одного разведчика.
Свободное копирование
