Очень быстро у большинства появилась и дальше все росла любовь к училищу и училищным традициям Я уже говорил об опасениях отделенных офицеров в связи с массовым приемом студентов. Думали - нахлынет эта штатская, чужая публика, и сразу порвется преемственность между прошлым и настоящим училищ. Какими же они могут быть михайловцами, константиновцами, павлонами. Профанация славных имен...
Говорят, единственно, где ничего не имели против временного нашествия "шляп" -- это в Николаевском кавалериийском. Там испокон века процветал знаменитый "цук". Незадолго до войны государь будто бы (кажется, это правда) объявил начальнику училища, что не приедет к николаевцам до тех пор, пока этот обычай не будет искоренен. Однако и царское приказание не помогло. Кое-кто из наших кадет даже говорил по этому поводу, что государь может изменить любой закон, но традиция - не закон, и поэтому отменить ее даже и царь не имеет права. Кавалерийское начальство зато надеялось, что в студенческих выпусках "цук" сам собою отпадет, а потом уже будет легче не допускать возобновления. Получалось, однако, нечто для училищных офицеров весьма необычное. "Полтинники" соблюдали традиции ничуть не меньше, чем кадеты, По-прежнему были "сугубые" - младший курс и "господа корнеты" - старшие. И когда "господами корнетами" оказались универсанты, политехники и прочие шпаки, а на младший было принято много кадет, пришлось последним проделывать все, что было положено по старому кавалерийскому ритуалу. И достопамятные статуи изображали -- Венеру перед купанием, Аполлона Бельведерского, Диану Охотницу (в голом виде, стоя на подоконнике), и в любви перед колонной объяснялись, и на традиционные вопросы отвечали, как полагается. Например:
-- Сугубый, чем знаменита моя бабушка?
-- Господин корнет, ваша бабушка знаменита тем, что паровоз шенкелями останавливала.
-- Верно, сугубый, подойдите ко мне на два корнетских шага.
-- Это невозможно, господин корнет.
-- Почему?
-- Шаг сугубого несоизмерим с шагом благородного корнета.
Бывало и хуже. За провинности приседали по сто, по двести раз. Или спит уставший за день юнкер, и вдруг одеяло слетает.
-- Сугубый, отвезите меня в клозет!
Нечего делать -- рысит куда приказано, а бывший студент сидит на спине. Иной еще велит бумажку в зубы взять. Не нести же благородному корнету самому какой-то пипифакс.
У нас в Михайловском "цука" никогда не существовало.
Одной из основных традиций была чрезвычайная, иногда немного утрированная вежливость. В провинциальных средних школах уже в младших классах мальчики научались изощренной, грубейшей ругани. На переменах иногда всерьез, а больше в шутку, из молодечества, ругались не хуже мужиков-великороссов (малороссы много вежливее). Став старше, особенно в университете, делались сдержаннее, но все-таки порой без матерного словца дело не обходилось. Кадеты, в особенности из провинциальных великорусских корпусов, тоже были мастера ругаться. В училище пришлось всем отучиться. Кроме первых дней, за шесть месяцев я ни разу не слышал бранного слова. Даже с глазу на глаз не ругались. Михайловцам не полагается. И это студенты быстро усвоили, даже казанские универсанты, прославленные похабники. На плацу, перед тем как стать в очередь к лавочнику -- "шакалу" по юнкерской терминологии, полагалось взять под козырек и, конечно, щелкнуть шпорами.
-- Разрешите спросить, кто последний?
-- Я.
-- Господин юнкер, разрешите за вами?
-- Пожалуйста.
Шпоры в артиллерийских училищах присвоены только юнкерам унтер-офицерского звания, белый кожаный ремень -- только фельдфебелям, но по традиции ни один михайловец не должен показываться в публичных местах без шпор, а "боевой ремень" хотя и не обязателен, но рекомендуется -- особенно если юнкер отправляется в гости. Много еще есть традиций, например, военным чиновникам чести отдавать ни в коем случае нельзя (по уставу положено), морским кадетам не принято (никто не знал, почему) и т. д.
Все исполнялось очень тщательно, и как-то один из самых больших ненавистников штатских, кадет Московского корпуса Потапов изрек: "Однако "полтинники", как посмотришь, стали форменными "пистолетами". -- Это был самый лестный эпитет, какой мог придумать правоверный кадет.
Конечно, не в шпорах и в неотдании чести военным чиновникам было дело. Происходило нечто гораздо более значительное.
"Через два-три месяца после поступления не было больше ни кадет, ни гимназистов, ни студентов. Остались одни юнкера Михайловского артиллерийского училища, с общими интересами, общими радостями и горестями. Кадеты стали немного старше и серьезнее, студенты помолодели. Все пришли к какому-то общему знаменателю".
Приближалось время производства. Мы крепко подружились. От розни прежних дней не осталось ничего. Жили дружно. Дружно работали. Отделенные офицеры напоминали изо дня в день:
-- Господа, помните, какую вы взяли на себя ответственность. Не теряйте ни часа. Потом некогда будет. От ваших знаний будет зависеть жизнь и смерть сотен людей.
В мирное время учили, чтобы служить и, если нужно, воевать. Когда-нибудь... Может быть, никогда.
Мы учились, чтобы воевать немедленно. За смехом и шутками, за чертежами, репетициями, отданием и неотданием чести где-то, незримая и грозная, чувствовалась смерть. Об ней редко вспоминали, но думали, должно быть, все. Особенно по вечерам, во время переклички. Белый зал, георгиевские доски с золотыми надписями, горят хрустальные сияющие люстры, фельдфебель молодцевато выкрикивает: " -- Иванов-пятый... Иванов-шестой..."
На разные голоса -- я... я... я... В белом зале нас сто восемьдесят человек, столько же в красном, Императорском -- первая батарея. Половине семнадцать лет. И все отлично знаем, что через год многих из нас похоронят.
Может быть, оттого так быстро и подружились.
Свободное копирование
