Для войны нужна ненависть, а нашим солдатом владеют какие угодно чувства, но только не ненависть. И вот её старательно прививают. Дни и ночи толкуют нам о шпионах. Сочиняются всевозможные небылицы, и офицеры соперничают друг с другом в измышлении ужасов предательства. То открыли шпиона-телефониста под половицами в синагоге, то у ксёндза на крыше, то, наконец, в могиле на кладбище. Образовались особые физиономисты, которые узнают в любом обывателе шпиона по голосу, по выражению лица, по отвисшей нижней губе. У этого тусклые глаза и мрачный вид, значит, его огорчают наши победы - подозрительный... Тот высказывает чрезмерную радость и хочет втянуть вас в разговор - подозрительный. Иной возбуждает подозрение излишней сдержанностью, иной - предприимчивостью, иной - осмотрительностью, иной - суетливостью, иной - молчанием и спокойствием. И достаточно тени подозрения, чтобы сделаться жертвой шпиономании. Жертвой невинной и заранее обречённой. Ибо для этих несчастных установилось особое правосудие - беспощадное, быстрое и непреклонное.
Дня не обходилось без хановского «шпеона поймали». И незаметно все превращались в Хановых, даже наш умный командир. Сегодня в Рожанце разыгралась такая сцена. Мы остановились в училище. В комнате рядом с нашей находится телефон нашего корпуса. Не успели мы расставить кровати, как в помещение вошёл забрызганный и промокший от ливня поручик и прямо направился к телефонисту, засыпая его рядом вопросов:
- Где штаб корпуса? Далеко отсюда? Проволока у дороги проложена? Направо или налево от дороги?..
- Ишь ты, - всполошился наш командир бригады, - о чем расспрашивает! А говорит с акцентом. Господин поручик! - крикнул он строгим тоном. - Газве вы не видите, что в помещении находятся старшие офицеры?..
- Виноват, господин полковник, я очень тороплюсь и не заметил. Прошу извинить.
- Кто вы такой? О чем расспрашиваете?
- Поручик Церетели. Послан из штаба 17-го корпуса со срочным донесением в штаб
25-го корпуса. Гасспрашиваю, как проехать в штаб корпуса.
- Ваши документы?
- У ординарца. Прикажете позвать, господин полковник? Явился молодой белобрысый солдат и - о ужас! - на первый же заданный командиром вопрос ответил: не могу знать - с каким-то чужеземным акцентом.
- Ты кто такой? - накинулся на него ястребом командир. Мне самому показалась загадочной вся эта история. В то мгновение я почти не сомневался, что ординарец типичный немец и с любопытством посмотрел на поручика.
Стройная, мужественная фигура; привлекательное матовое лицо, грузинского типа; и в глазах, наполненных гневом, достоинством и благородством, весёлые огоньки.
- Господин полковник, - обратился он к командиру, - прошу вас, меня расспрашивайте. Мой ординарец плохо знает по-русски: он латыш.
- Ах, латыш, - смутился немного командир и погрузился в чтение предписания.
- Вы не родственник Ираклию Церетели? - задал я вопрос поручику.
- Это мой двоюродный брат, - не без гордости ответил грузин. Через минуту инцидент был исчерпан, и все позабыли о нем.
Вечером из бесед с денщиками мы узнали, что на телефоне случилась порча, и по-видимому умышленная, так как проволока оказалась срезанной на протяжении нескольких аршин.
- Вот! - встрепенулся командир. - Недаром мне физиономия этого прохвоста показалась такой подозрительной. Какой он грузин? Это турок. Типичный турок. Я же их во как знаю. И голова вся бритая, как у турка. А главный-то, конечно, не он, а тот второй, немец. Понимаете, какие мерзавцы: прямо отсюда в лес поскакали, перерезали проволоку и айда дальше!
- Евгений Николаевич, - пробуют возражать командиру, - ну какой смысл рисковать им двумя офицерами из-за перерезанной проволоки, которую ничего не стоит исправить?
- Здесь проволоку перережут, там парк со снарядами подорвут, там бомбу бросят. Видали, как кобуры у них набиты?
- А лошади какие?! Картинка! И посадка не наша. Типичные немцы. Я же их во как знаю! Вы понятия не имеете, что это за шпионская нация.
В биографии каждого офицера, начиная с капитанских чинов, обязательно имеется эпизод со шпионом. И почти все свободные от похода и карт минуты проходят в разговорах о встречах со шпионами, предателями и изменниками, которые почему-то убегают в самую последнюю минуту, оставляя рассказчиков в дураках. Если все эти разговоры ведутся для внушения бдительности молодым офицерам и для разжигания ненависти к немцам, то рецепт этот следует признать не особенно удачным. Лекарство превратилось в отраву, и вот результат: убеждение во внутренней гнилости военного аппарата и глубокое недоверие к населению. Жителям не верят, оскорбляют их и угнетают на каждом шагу.
