В день отъезда Грэнни и дяди Генри мы все поехали в экипаже в порт. Нам разрешили подняться на судно. В другое время мы, дети, носились бы по палубам, но сегодня в воздухе словно повисла какая-то печаль, которая передалась и нам. Когда мы попрощались и нужно было спуститься на берег, мама прильнула к Грэнни и горько зарыдала. И Грэнни тоже, потеряв обычное самообладание, заплакала. В глазах дяди Генри стояли слезы, когда он обнимал нас и жал руку отцу. Прошло семь лет, пока я снова увидела Грэнни, а с дядей Генри мы никогда больше не встретились.
Дом опустел. Дедушка, Марга и Сережа все еще были в Ялте, Марина уехала в Финляндию навестить мать, тетю Ольгу, а Юра остался погостить у своих друзей, живущих выше по реке.
Когда мы вернулись домой, мама ушла в спальню и, бросившись на кровать, отвернулась к стене. На следующий день я заметила, что в ней произошла перемена. Мама стала какой-то отсутствующей. Когда мы с Гермошей играли в саду или ловили в пруду головастиков, она сидела и молча смотрела на нас. Мама часто ходила в город, иногда с нами, но чаще одна, в магазины или в гости к друзьям. Почти всегда она приносила небольшие свертки — коричневые ленты для моей формы, чулки, перчатки, носовые платки и разные маленькие подарки для меня.
Через три недели после отъезда Грэнни мама пришла из города и подарила мне толстую плитку шоколада. Ясно помню имя изготовителя — Жорж Борман, написанное золотыми буквами на голубой обертке. Она подошла к шкафу и, вынув мою школьную форму, попросила меня примерить ее. Это была обычная для всех гимназий коричневая форма простого покроя: платье с приталенным лифом, воротничком-стойкой и юбкой в складку. Поверх платья надевали черный фартук из люстрина — может, немного мрачновато, но аккуратно и практично.
Мама застегнула платье на спине, заплела мои непослушные волосы в две косы, завязала банты и велела встать посреди комнаты. Ей хотелось посмотреть, как я выгляжу в новом наряде. Мне это очень понравилось, и я сделала перед ней несколько пируэтов. К своему удивлению, я вдруг увидела, что она рыдает, закрыв лицо руками.
— Почему ты плачешь, мама? — спросила я, чувствуя комок в горле.
— Ничего, — сказала она, отворачиваясь, — просто так.
Вошла Капочка. Она держала в руке небольшой сверток с воротничками из английских кружев, которые нужно было носить поверх стоячего воротничка моей формы.
— Елена Августовна, — обратилась она к маме, — Настенька только что принесла новые воротнички. Хотите, я пришью один прямо сейчас?
— Нет, Капочка, — ответила мама, — я сделаю это сама.
Капочка оставила сверток и вышла.
Я сняла платье и отдала маме. Она вдела нитку в иглу и, присев на край кровати, начала шить с глубокой сосредоточенностью.
Кончив дело, мама подала мне платье, чтобы я повесила его в шкаф. Видя, как я возилась с плечиками, она подошла помочь мне и вдруг обняла, крепко прижала к себе и поцеловала. «Ты будешь в нем очень красивая», — сказала мама, и я снова увидела, как слезы навернулись у нее на глаза. Но не успела я сказать что-либо, как она выбежала из комнаты. С этой минуты я не видела ее и моего младшего брата целых два года.
Мама уехала в Санкт-Петербург — город, который она очень любила. С ним у нее были связаны счастливые воспоминания. Она поселилась у Сабининых, давних друзей (глава семьи был уроженцем Архангельска). Сабинины подружились с моими родителями, когда те гостили в Санкт-Петербурге. У них же гостили Грэнни и дядя Генри.
Я не знаю, когда мама решила уехать, но подозреваю, что после отъезда Грэнни и дяди Генри. Разочарованная и обиженная на отца, который, не слушая советов, ринулся в авантюру, закончившуюся крушением всей их привычной жизни, она, вероятно, надеялась, что мать и брат помогут решить ее проблемы. Но когда поняла, что решения нет, она потеряла голову и решила уехать, может, думала, ненадолго.
Я не корю мать за то, что она так рассталась со мной. Долгое прощание очень болезненно. Она знала, что я остаюсь в надежных руках, и понимала, что планы в отношении моего образования менять нельзя. Кроме того, я думаю, мать понимала тогда, что я уже полностью вросла в эту семью, в этот образ жизни, привыкла к дому и не смогла бы жить в Санкт-Петербурге.
Отец решил вопрос о денежном содержании мамы, но поехал в Санкт-Петербург просить ее вернуться. Поездка была напрасной. Полгода спустя бабушка, не ссорившаяся с мамой, навестила ее по дороге к тете Ольге в Гельсингфорс. Перед отъездом она почти пообещала мне, что привезет маму и Гермошу. Я очень мечтала об этом, но они не появились.
Свободное копирование
