- Пишешь? - гулким басом спросил незнакомец. - Что пишешь-то, ась?
- Ты все равно - не поймешь, - отмахнулся я.
- А может, пойму? - Он прищурился. И потом: - Ты кто?
- А ты кто? - спросил я.
- Я - Барон!
- Какой еще барон? - поморщился я, - Иди, папаша, не мешай! Тебе спать пора. Баиньки.
- Не могу, - прогудел он, - душа горит. - Бас у него был тяжелый, рокочущий, с хрипотцой. - Ты, вроде, - грамотный? Знаешь пьесу Горького "На дне"?
- Ну, знаю, знаю… И - что?
- Это великая пьеса! - Он поднял мохнатый палец. - Проникновенная! О бродягах, о неудачниках, о падших людях, - обитателях такой же, в сущности, ночлежки… Там есть образ Барона, припоминаешь? Так вот, это я.
- Что ж, поздравляю.
- А ты не смейся! Я - тот самый персонаж! Да и все мы, если вдуматься…
Барон широко повел рукой, и при этом - шатнулся. Но все же не рухнул, устоял.
- Все мы оттуда, из горьковского "Дна".
- Почему же - из горьковского? - пожал я плечами. - Из абаканского. Этот вариант не хуже.
- Тоже верно.
Он затих на мгновение. Посопел, раздувая щеки. Потом склонился ко мне и спросил - дохнув густым перегаром:
- Чего же ты все-таки пишешь?
- Ну, стихи. Какая тебе разница?
- Стихи-и, - протянул он. - Интересно!
И вдруг быстрым, каким-то воровским движением, цапнул лежащие на чемодане листки.
- А ну, - сказал я грозно, - положь!
Раздраженный, рассерженный, я поднялся. И протянул к Барону руку. Не отдаст, - стремительно подумал я, - буду бить! А что еще мне остается? Чертов алкаш… Откуда он только взялся - на мою голову?
И в этот самый момент Барон сказал:
- А ведь вроде бы неплохо! Что-то есть, ей-Богу, что-то есть. Вот тут, например: "Покукуй, Потоскуй, Погорюй, - так зовутся сибирские села…"
И рука моя ослабла. И злость прошла. Я опустился на койку. И глядя на него, понял: это артист! Профессионал! Может быть, опустившийся, потерянный, пропивший карьеру, но, как бы то ни было, артист настоящий.
Облик его изменился. Выражение пьяного ерничества сошло с лица, и взгляд стал строгим. А голос помягчел, потеплел, обрел удивительную пластичность. Впервые в жизни я слушал свои стихи в таком мастерском исполнении!
Там, в тайге, рыл я землю сырую,
горевал о тебе, в "Погорюе"…
Барон читал негромко, сдержанно, слегка подчеркивая ритм и находя певучую музыку там, где я и сам, признаться, ее не видел… И музыка эта постепенно росла, заполняла собой все помещение, все видимое пространство.
Ну и вот, все сбылось. Я доволен!
Томик Киплинга. Лампа. Покой…
Я с тобой. Все сбылось… Я доволен.
Но зачем же, все более, болен
я свирепой, бродяжьей тоской?
"Потоскуй", - свищет сумрак за ставней.
"Покукуй", - закликают составы.
Стал огонь над иззябшей водой.
Мне б все это забыть, мне б забыться…
Но не спится. Не спится. Не спится!
И вот тогда, слушая Барона, я снова воспрянул духом, и опять поверил в себя.
Свободное копирование
