Долгое будущее - 55

Февраль 1941 года. Ленинград

Надпись Александра Блока на одной книге:

Люблю я страсти легкий пламень:

Средь наших мелочных забот

Он как в кольце бесценный камень,

Как древа жизни чудный плод.

Приехал коллекционер Григорий Васильевич Гринштейн. Привез денег и, передавая их, сказал: «Отдадите, когда сможете». Умолял взять. Я взяла, и теперь ем ежедневно.

Этот человек когда-то своими руками сделал в прошлом миллионы, и, когда грянула революция, он отдал все состояние большевикам. Он — знаток русской живописи. Но он опустился. У него нет профессии.

А ведь это я нашла ему картину Сапунова! Запишу сейчас, это любопытно.

Выхожу я как-то из метро в Москве в 1939 году, и ко мне подходит пожилая женщина. Приятное лицо, одета просто. «Гражданочка, не нужны ли вам туфли? Черные, недорого, тридцать седьмой номер». Я говорю: «Нужны. Я могу приехать к вам через час с деньгами и посмотреть»., Она дала мне адрес. Через час я брожу по переулкам Остоженки, наконец нахожу дом, старый, заброшенный, мрачный. Звоню и боюсь — а вдруг они меня тут ограбят!

Дверь открывает она. Чистенькие комнаты,, старомодно, бедно. Сажусь в кресло. На темной стене большая темная картина, свет на нее не падает, что на ней нарисовано, я не вижу. Туфли мне не подошли. Прощаюсь. Ухожу. И как толкнуло меня что-то — возвращаюсь, подхожу к картине и вижу: Сапунов, натюрморт — ваза, розы — чудесный! Говорю: «Это Сапунов у вас?» Она равнодушно: «Да». Я — небрежно: «А вы не продадите его?» Она: «Да мы давно хотим, он столько места занимает. Но он брата моего. Я сейчас позвоню брату, чтобы пришел, — он этажом ниже живет».

Я жду. Приходит старик, плохо одет, хитрые глаза. Говорю: «Продаете Сапунова?» Он: «Да, пятьсот рублей». Я: «А еще что-нибудь есть у вас?» Он: «Кое-что есть. Да пойдемте, я вам покажу».

Спускаюсь в его квартиру на первый этаж. Первое, что вижу: дивный рисунок, масло, на куске дерева, в раме. Определяю мысленно: Врубель. Но оказывается — ранний Коненков. И еще «Голова фавна» — дерево, скульптура Коненкова. На стене больших размеров прекрасный Судейкин. Декорация к чему-то. Называется «В саду султанши». Картины Коровина. Рисунки Малявина. Врубель. И так далее. В общем, я на другой день привела туда Григория Васильевича. Старик заломил цену. Гринштейн, по обыкновению, дал вдвое меньше. На этом расстались. Через месяц-два мне звонят по телефону: «Это насчет Сапунова. Вы, кажется, хотели купить. Так вот, брат мой тяжело болен, продать хочет». Едем с Григорием Васильевичем. Продал он «нам» Сапунова и Судейкина — обе — за четыре тысячи. Сапунова Гринштейн тут же отвез к себе, я везти помогала! А Судейкина — в Театральный музей, где Григорий Васильевич получил за него девять тысяч рублей. Накануне он чуть не со слезами говорил мне, что «вся моя коллекция у ваших ног!». Он вообще любит высокопарный стиль.

А бедный старик умер через три дня. Фамилия его была Титов. Сын его художник, пишет офорты.

Пью витамин С. А завтра иду на Уланову и Сергеева, если сумею купить билет, — единственное, что я хочу видеть здесь из «театральных действий», — это «Ромео и Джульетта».

Была с Борисом Прониным у Натана Альтмана. У него интересное, некрасивое лицо, резко еврейский акцент, подлинная элегантность, какой-то еврейский герцог. Но неприятный снобизм. Борис сказал мне, что Альтман «садист». Я помню фразу Григория Васильевича о Натане. Однажды в Москве я шла по улице и вдруг вижу: стоит Альтман и пронзительно смотрит на меня. Мы молча раскланялись.