В январе 1911 года в залах Общества поощрения художеств открылась наша выставка. Она была свежей и яркой. Имела успех — моральный трудно взвесить, но материальный довольно большой. Продано было около пятидесяти картин. Это нам казалось совершенно необыкновенным.
К сплоченному ядру «Мира искусства» примкнули многие молодые и блестящие дарования, которые оживили выставку.
Анисфельд дал этюды Бретани, натюрморты; Гончарова, вызывавшая резко противоположного характера оценки, дала несколько вещей, прекрасно звучавших по краскам: «Мытье холста», «Пруд», «Покос» и несколько натюрмортов. У Лентулова были отличные этюды со свободной трактовкой натуры. Блестящий молодой график Нарбут. Н. Сапунов — богатый, яркий колорист. Я особенно его любила. Он часто просто-напросто брал пук ярких бумажных цветов, которые и изображал. Но это был только предлог для талантливого художника, чтобы вылить на холст те дивные и богатые гармонии красок, которые грезились ему и просились наружу. Потом Судейкин. Еще Чурлянис дал картину. На ней был изображен всадник или, скорее, видение всадника, который мчится на коне на фоне сказочного города. Все в этой картине было фантастично, а краски давали впечатление гармонии и музыкальности.
Очень хорош был Сарьян — своеобразен, неожидан и необыкновенно привлекателен. Привлекателен своей глубокой, прочувствованной правдой.
Из основной группы общества Бенуа выставил этюды Версаля и эскизы декораций к балету «Жизель». Браз дал великолепные натюрморты, сделанные под большим влиянием Шардена.
Добужинский всех удивил. Он выставил огромную картину — «Петр I в Голландии». Царь работает на верфи как простой плотник над постройкой судна. Очень недурная вещь. Кроме того, художник дал этюды Голландии и эскизы декораций и костюмы для «Месяца в деревне».
Отличные вещи сделал В. Замирайло; под большим влиянием Доре, но в них было и много своего, оригинального и характерного для Замирайло. Какая-то острота была в его вещах, романтизм без сентиментальности и реализм на фоне фантастичного. Его вещи трогали, привлекая внимание зрителя каким-то особым ароматом.
Яремич дал несколько городских пейзажей Петербурга, гармоничных в потушенной и темноватой гамме.
Ционглинский был хорош своими этюдами Востока.
Но кто меня удивил и огорчил — это Малявин. Он выставил очень большое полотно под названием «Семейный портрет». На нем он изобразил себя, свою жену и дочку.
Перед этим он путешествовал за границей и жил довольно долго в Париже, где усердно посещал многочисленные, как всегда в Париже, художественные выставки.
Что за гибельные последствия имела эта поездка для его творчества! Он не сумел разобраться и ориентироваться во всем разнообразии и в крайностях современного европейского искусства. Ярко помню чувство огорчения, которое я испытывала, стоя перед этим семейным портретом. Малявин отказался в нем от своей грубой, но свежей и такой ему близкой по духу, сильной, реальной живописи. Живопись на этой картине, как я помню, состояла из мелких, ярких, светлых и несогласованных между собою мазков. Мне было искренне жаль Филиппа Андреевича. Вот когда в нем сказалось отсутствие культуры. Он не сумел взять то, что было ценного в передовом европейском искусстве. Он просто запутался.
Рылов выставил две картины: «Широкий лог» и «Лесные слухи» — прекрасные вещи. Как всегда, был обилен и хорош Рерих.
Я выставила две гравюры: «Восход солнца» и «Фейерверк», и шесть акварелей. Из акварелей три были приобретены: «Костер» оставила за собой Третьяковская галерея, «Львы и крепость» приобрел Д.И. Толстой, а «Крюков канал» — Серговский.
Гравюра «Фейерверк» принесла мне много неожиданного. Я ее сделала в 1908 году, и когда напечатала первый пробный оттиск и другой — окончательный, то она меня так озадачила и не понравилась, что я доску со всего маху швырнула на каменный пол (это было летом). Она разбилась на несколько кусков. А в 1911 году единственный оттиск этой гравюры решила выставить и… о, удивление! Когда я с мужем приехала на открытие выставки и мы вошли в средний зал, мне навстречу, тихонько аплодируя, направились Бенуа, Дягилев и Бакст и здесь же бывший в зале милый Игорь Эммануилович. Грабарь выхватил из кармана носовой платок и бросил его передо мной на пол, чтобы я прошла по нему. Так меня приветствовали мои товарищи за эту вещь.
Да простит мне читатель мои хвастовство и тщеславие, но я, желая быть правдивой, не могу скрыть, что мне это было приятно и доставило радость.
На этой гравюре я изобразила фейерверк в Париже 14 июля, в день падения Бастилии.
Этот единственный оттиск, так сказать «уникум», был приобретен за 200 рублей (неслыханная тогда цена за гравюру) Николаем Аркадьевичем Смирновым. После его смерти эта гравюра перешла в собрание Н.Е. Добычиной. Через несколько лет я сделала повторение этой гравюры на линолеуме.
Решение вопроса — устраивать ли выставку в Москве, вызвало большое разногласие среди учредителей нашего общества. Причина, как я уже упоминала, — никто из нас не хотел заняться ее организацией.
«…Все последнее время шла кутерьма среди нашего общества. Масса сделано нетактичных поступков, и общество разлезается по швам. Того и гляди, что развалится окончательно. И совсем неожиданно появилось разногласие между близкими друзьями. Я это объясняю тем, что мы в этом году редко виделись и не жили общей единой жизнью.
На днях на общем собрании решено было не устраивать нашей выставки в Москве. Это вызвало большое неудовольствие между некоторыми членами.
Я лично возмущена этим решением, так как мы — члены-учредители этого общества, приглашая новых членов и экспонентов, взяли на себя обязательство устроить выставку в Москве. И это было нами официально заявлено.
Если бы ты меня видела на этих собраниях, как я воюю и не боюсь оставаться в меньшинстве. Вчера я была у Бенуа, там говорила, ссорилась, возмущалась, стыдила. Мне неожиданно помог Сомов, который третьего дня вернулся в город и тоже — за выставку.
Я так накипятилась вчера, что сегодня заснула только в половине седьмого утра. Решено снова этот вопрос пересмотреть. Завтра и послезавтра опять заседания.
Все это время я работала этюды Финляндии. Сделала, на мой взгляд, два хороших, но приехал Сомов и их разбранил беспощадно. Поэтому, да и после бессонной ночи, я сегодня в довольно кислом настроении…»
Вскоре после закрытия Петербургской выставки, в апреле, я с моей матерью уехала в Италию, на Римскую международную выставку. Об этом я пишу в предыдущей главе. Перед самым отъездом оканчивала картину для Гиршмана (повторение той, которая приобретена Третьяковской галереей). Очень волновалась, так как не люблю и избегаю делать вещи на заказ. Потом еще в две недели сделала шесть больших акварелей Крыма для Красного Креста. Приходилось очень торопиться.
Свободное копирование
