ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Осень 1944-го. Арест 

Через два-три дня после моей поездки в Новосибирск, когда я снова работала на картошке, за мной прибежала дежурная и сказала, что меня ожидает кто-то из горкома комсомола. Вроде меня берут на какую-то работу на несколько дней в город. Я, разумеется, очень обрадовалась (девчонки мне позавидовали) и уже мчалась в деревню, представляя себе, как обрадуется Алик моему внезапному приезду, да и от сельхозработ хотелось отдохнуть. Меня встретил угрюмый парень, который как-то очень косноязычно объяснил, что в горкоме комсомола некому работать с картотеками и ему порекомендовали меня как «грамотную студентку». Я была так рада неожиданному приключению, что не стала вдумываться в нелепость происходящего. Неужели в городе нельзя было найти «грамотную студентку», и зачем понадобилось ехать именно за мной в такую даль?

Сказал, чтобы и вещички захватила, так как работа, может быть, затянется на несколько дней. Я быстренько собралась, попрощалась с девчонками, села на телегу, на которой приехал этот человек, и древний старик на такой же древней лошади неспешно повез нас на станцию железной дороги.

Когда мы отъехали немного, мой спутник, запинаясь и с трудом подбирая слова, сказал, что версия с горкомом комсомола была лишь для того, чтобы в нее поверили мои сокурсницы, а в действительности он везет меня в Управление Комитета госбезопасности, куда я вызвана «для собеседования». Показал пропуск на мое имя, где было указано, что к 15⁰⁰ я должна явиться в такой-то кабинет КГБ, по адресу: Октябрьская, 78. Предъявил и свое удостоверение в красных корочках – он был какой-то младший сотрудник КГБ.

У меня будто оборвалось все внутри. Будто отключилось зрение и слух. Не помню, как добрались до станции, как ехали три часа на поезде, как шли по городу. В голове билось только одно; зачем я им нужна?! И все плыло в каком-то лихорадочном тумане. Только когда мы проходили мимо гостиницы «Советской» на Красном проспекте, сознание будто вернулось ко мне: «А вдруг сейчас Елена Львовна выйдет?» – мелькнула мысль и исчезла. Мы завернули за угол, и вот огромное, в целый квартал, безликое здание с нумерованными подъездами. Мы вошли в первый. Милиционер проверил пропуск и кивнул: «Проходите».

Длинные коридоры, по обе стороны бесконечные ряды массивных дверей, на каждой металлический номер. Провожатый вводит меня в кабинет. За письменным столом сидит блондинистый молодой человек в щегольском мундире с погонами капитана на плечах. Подняв голову от бумаг, тут же расплывается в радушной улыбке: «Прибыли? Ну и прекрасно!» – и довольно потирает руки. От этой улыбки мне становится еще страшнее.

Провожатый сдает меня под расписку и уходит, капитан звонит кому-то по телефону: «Зайди!». Достает папку «Дело №…», просматривает, видимо, давно известные бумажки. Их немного. Входит высокий, лет тридцати, в штатском. Лицо непроницаемое. Присаживается в кресло и закуривает. «Ну-с, начнем?» – обращается к высокому капитан и сразу начинает спрашивать и записывать.

«Фамилия?», «Имя-отчество?», «Место рождения?» – вопросы задает с улыбкой – мол, «вы уж извините, нам это все известно, но таков порядок…». Отвечаю механически, понимая, что это все формальность, а вот каким будет первый главный вопрос, по существу?

Наконец доходит очередь и до главного:

– Вы знакомы с Арнольдом Бернштамом?

Сразу вся напрягаюсь, горло стискивает спазм – вот оно! Их интересует Алик… Осторожно! Не навредить! Обдумывать каждое слово.

– Да, знакома.

– Что вам известно о нем и его занятиях?

– Он учится на заочном факультете истфака Томского университета. Пишет дипломную работу.

– Какая тема его диплома?

– Мне трудно определить ее содержание, но я знаю, что она посвящена проблемам политэкономии социализма.

Вопросы ускоряются, капитан уже не улыбается и будто впивается в меня взглядом. Высокий ходит из угла в угол за моей спиной и вклинивается с вопросами вроде на другую тему:

– Кого знаете из его друзей? Кто звонил ему на прошлой неделе из Томска?

Все чаще отвечаю: «Не знаю», «Не слыхала», «Не видела». Чувствую, как ожесточаются, не верят. Навязанный мне ритм вопросов-ответов мешает сосредоточиться, не спешить.

Появляется еще какой-то пожилой, в большом чине. Высокий сразу подвигает ему кресло, сам остается стоять. Этот рявкает сразу:

– Не ломай дурочку! – «Не знаю, не ведаю». Ведь вроде в невестах его числишься, и не в курсе его дел? А может, ты и не невеста вовсе, а так, «девочка для удовольствия?» – и гнусно ржет.

– Нет, я его невеста и он мне во всем доверяет.

– А когда ваша свадьба?

(Если я скажу «после войны», будут издеваться. Надо, чтобы поверили: все, что я знаю о нем, это истинно…).

– Через несколько дней, как только снимем комнату.

– Ах вот как… Ну, ладно, предположим, что он тебе во всем доверяет. Но тогда ты должна знать, что он пишет не диплом, а антисоветчину, где подвергает ревизии основы марксизма-ленинизма!

Пытаюсь убедить, что Арнольд глубоко изучал труды классиков марксизма, и его работа является не ревизией, а развитием, продолжением их теории.

В ответ с издевочкой:

– Подумайте, какой «продолжатель» нашелся! Если каждый недоучившийся студент возьмется развивать теорию классиков, то до чего мы дойдем?

Вспоминаю цитату, которая, как мне кажется, должна быть весомым аргументом:

– Но ведь товарищ Сталин говорил, что марксизм – это не догма, а руководство к действию.

Взрыв возмущения: «Смотрите! Она нас еще и учить будет!».

Пожилой встает: «Ладно. Нечего тут дискуссии разводить. Переходите к делу». – и уходит.

Значит, «дело» еще впереди?

Блондин начинает, как и в начале, негромко и вроде вполне благожелательно. Спрашивает о родителях. О том, где была с первых дней войны. Я рассказываю, а сама все жду, когда он перейдет к сути дела и в чем оно заключается.

– Комсомолка?

– Да, с 1939 года.

– Какие нагрузки выполняла?

Перечисляю. И вот, наконец, слышу осторожное приближение к тому, что им от меня надо. Оказывается, они рассчитывают на мою помощь, «сотрудничество» с ними – я должна, как комсомолка, выполнить их задание. Совсем не сложное: вынуть несколько листов из рукописи Арнольда и принести им для просмотра. Они убедятся в том, что в его работе нет ничего подрывающего основы марксизма-ленинизма, и на этом дело будет закончено.

– Но я не могу красть!

– Ну зачем ты так это воспринимаешь? – огорчается блондин. – Ты ведь сама должна быть заинтересована в том, чтобы все, что ты говорила об Арнольде, получило подтверждение, – подхватывает высокий.

– Почему вы не обратитесь прямо к нему? Я уверена, что он представит для ознакомления всю работу.

Но у них есть «свои соображения», по которым они не могут его «тревожить». Поэтому они и пригласили меня. Им будет достаточно буквально нескольких страниц, чтобы сделать вывод о направленности его работы: «Разве ты не хочешь, чтобы все сомнения об Арнольде были развеяны? Тем более, что у тебя полная уверенность в его невиновности».

– А теперь, пожалуй, сделаем перерыв на обед, – почти весело заключает блондин и убирает все бумаги в стол.

– Ты, небось, тоже проголодалась? Скажу, чтобы принесли. Если надо помыть руки, туалет в коридоре, напротив.

Только тут я чувствую, как устала и как голодна. Иду в туалет. Там протирает стены какая-то старушка и не сводит с меня глаз. Возвращаюсь. На черном клеенчатом диване сидит с папиросой в зубах высокий, перелистывает пачку газет. «Хочешь? Почитай», – протягивает мне. Я разворачиваю газету и ничего не вижу. Что же делать? Что делать? Красть листы у Алика я не могу и не буду!

Приносят тарелку лапши и стакан киселя. Ем автоматически, а в голове одно: «Что же делать?!».

Возвращается блондин с каким-то усатым, а высокий уходит. Теперь ведет допрос и записывает усатый. Вопросы во многом повторяются, и блондин старается подловить меня: «Сначала ты не совсем так отвечала».

Чувствую, что совсем тупею, их лица плывут у меня перед глазами, затем и блондин ушел, его сменил еще один. За окнами стемнело. Повторяю одно: «Красть листы не могу и не буду». Начинают покрикивать, грозить: «Мы с тобой по-хорошему, а ты вот как! Мы думали, что ты сознательная комсомолка, а ты отказываешься помочь государственному учреждению… да ты знаешь ли, как по законам военного времени это можно квалифицировать?».

Говорю, что мне больше нечего добавить, что устала и больше не могу отвечать.

Посоветовались вполголоса, позвонили по телефону, видимо, тому, пожилому: «Ладно. Так и сделаем».

Сказали, что «собеседование» продолжат утром. Переночевать я могу тут, на диване.

Пришел молоденький дежурный, включил настольную лампу и сел переписывать какие-то бумаги. Я лежала с закрытыми глазами и голова у меня будто раскалывалась. Надо было принять решение. Окончательное решение. От этого зависит вся судьба и Алика, и моя. Десятки раз провернула все сказанное ими. Если я откажусь от этого «задания», то вряд ли они мне это простят, найдут способ как-нибудь наказать, отомстить. И, самое главное, ведь если им нужна работа Алика, то какого-нибудь подлеца они все равно найдут и он сможет поставлять такую «информацию» об Алике, какую им захочется, и совсем погубит его. Поэтому даже хорошо, что их выбор пал на меня… Остается одно – дам согласие «сотрудничать» с ними, а сама, конечно же, расскажу все Алику и он сам даст для «ознакомления» те листы его работы, которые наиболее полно отражают ее в целом.