Из дневников - 14

28/ХII

Постоянно возвращаются мысли о прожитом. И каждый раз почти — в новом аспекте, точно поворачиваешь калейдоскоп и те же элементы предстают в иных комбинациях. <...>

Конечно, была огромная моя ошибка и недодуманное, что я бросила работу и ушла на пенсию, решив, что три вещи — служба, лагерные записки и воспитание детей — несовместимы, значит, надо бросить «службу» и заняться двумя остальными делами. Это — долг человеческий. А если поступать здраво — надо было не уходить из института, не защитив докторской. И защитить-то ее было проще простого: вышла [моя] книжка «Женская одежда народов Поволжья»,[1] все поволжские связи и материалы были в моих руках, надо было приниматься за то, что начала перед арестом: «Этногенез бесермян». Тема, в которой мне очень легко было сориентироваться: мысли уже были намечены поездкой по Чепце-реке в 1936 году. Добавить еще одну поездку, как сделала с чувашами, добавить археологический материал, сопоставить все это, и очень ясно выступит: бесермяне — булгарская торговая колония в Прикамье. Когда был разгромлен Великий Булгар, она оказалась оторванной от метрополии и окруженной удмуртским населением. Язык в таких условиях теряется довольно быстро — постоянная связь и смешанные браки с местными девушками всегда ведут к утрате языка. Так случилось с протоболгарами на Балканах: они ославянились. Так случилось с варяжской дружиной в Киеве и в Англии: через два поколения в Англии стал господствующим английский язык, а в Киеве — русский.

Сохраняются только определенные категории слов: в первую очередь наименования родства: у бесермян, говорящих по-удмуртски, — тюркское наименование, у болгар — переданное всему славянству с грамотой Кирилла и Мефодия слово «отец», конечно, от тюркского «ата», и слово «князь» — «канес», «кан» — «хaн». Было бы еще одно подтверждение этой схемы на бесермянах. Словом, за 2 года я могла бы сделать приличную докторскую. А после этого — уйти на пенсию. Нo не нашлось ни одного друга, кто подсказал бы мне практичность поведения, а нашелся Альтман,[2] который убеждал: «Необходимо, Ваш прямой долг бросить все и писать лагерные воспоминанья. Это то, что останется для истории эпохи. Бросить все, сесть и, не думая о материальных расчетах, писать — вот Ваш долг». И ворона каркнула и уронила «Второй тур». «Второй тур» написан,[3] но никому не нужен, и неизвестно, будет ли нужен когда-нибудь. А я ухватилась, во имя вечной научной истины, доказать свою концепцию «Слова о полку Игореве» и не уверена, сумею ли победить все препятствия, нужно ли кому-нибудь это иное, правильное толкование «Слова»? Пока — не нужно. И сижу я, тоже никому не нужная, больная, беспомощная старуха. Сама себя выкинула из жизни...

Конечно, надо доводить до конца хоть то, что уже сделано. Конечно, надо, надо добиваться, чтобы напечатали эту книжку по «Слову». Не вести исследование глубже, а добиться выхода этой книжки. О, как прибавилось бы мне сил для борьбы, если бы вышел, наконец, хоть Штернберг! Как прибавилось бы сил!