У московских земских врачей

ГЛАВА V

У МОСКОВСКИХ ЗЕМСКИХ ВРАЧЕЙ. ПОЛИТИЧЕСКИЕ БАНКЕТЫ. ЗАНЯТИЯ В СТАРОЕКАТЕРИНИНСКОЙ БОЛЬНИЦЕ

 Побывал я еще в санитарном бюро московского губернского земства, в котором я служил до своего ареста в 1894 году. В книге "На грани двух эпох" я рассказал о своих спорах с руководителями тогдашнего санитарного бюро -- Е. А. Осиповым и профессором Ф. Ф. Эрисманом -- о революционном или легальном пути. Тогда они, как и большинство земских врачей, отрицали, возможность и плодотворность революционной работы в России и верили только в легальные пути. С тех пор прошло девять лет, и многое изменилось. В бюро уже не было ни Осипова, ни Эрисмана, заведывал бюро доктор И. В. Попов, который в мое время был помощником Осипова, он-то остался таким же, как был, -- аполитичным культурником, но другие врачи, которых я встретил в бюро, сильно полевели, интересовались политикой, получали зарубежный нелегальный журнал "Освобождение", некоторые читали эсеровскую "Революционную Россию", были знакомы и с "Искрой", не прочь были оказать содействие революционным организациям. Во время революционных 1905--1907 годов земский медицинский персонал и земские больницы Московской губернии были широко использованы революционными организациями для работы в губернии, о чем мне еще придется говорить. Я установил с этого времени прочную связь с доктором П. И. Куркиным, заведывавшим в бюро санитарной статистикой; он был хорошим организатором, знал всех земских врачей в губернии и был во главе общественной организации земского медицинского персонала и в курсе общественных начинаний земцев и земских служащих.

 О том, как изменилось настроение московских интеллигентских кругов за последние годы, можно было судить и по тем двум банкетам, на которых я был в это время. Банкетная кампания широко развернулась позже, в конце 1904 года, в период политической "весны".

В конце же 1903 года в Москве были только слабые предвестники этой кампании. Один банкет состоялся по поводу чествования писателя В. Г. Короленко в день его пятидесятилетия. Собралось человек сто пятьдесят-двести в большом зале гостиницы "Эрмитаж" (на Трубной площади, где теперь "Дом колхозника"). В этом зале, по традиции, в день годовщины Московского университета, в так называемый "Татьянин день", 12 января, устраивались студенческие пирушки с участием профессоров. Говорились речи. Я был один раз, в 1889 году, в период реакции Александра III, на таком студенческом празднике. Речи, которые произносились тогда, были куда скромнее, чем на банкетах 1903 года. Особенно ярко по тому времени прошел второй, более многолюдный банкет, на котором выступал ряд московских адвокатов, возвратившихся с процесса по делу о кишиневском еврейском погроме. В своих речах они клеймили работу полиции по подготовке погрома, поведение полиции и казаков, не защищавших совсем евреев от громил, но разгонявших дружинников, которые пытались защищаться от погромщиков. Речи ораторов казались необычайно резкими по форме для легального собрания, но все же по своему содержанию они были довольно скромны, возбуждалось, правда, недоверие, а порой и ненависть к правительству, но не было даже выдвинуто требования созыва народных представителей, ни тем более лозунга "Долой самодержавие!" Это стало уже делом будущего, хотя и очень близкого...

 Так за два месяца я довольно широко ознакомился с общественной жизнью Москвы и ее революционным подпольем. Теперь передо мной вставал вопрос: что мне делать дальше? В середине января кончался мой отпуск и вместе с ним и материальные ресурсы; да и право жительства в Москве мне было дано ведь только на время отпуска. Надо было искать работу. Хотелось получить место врача в каком-нибудь большом городе или на фабрике, но это было очень трудно: обыкновенно на места городских и фабричных врачей было множество кандидатов, такие места получались по протекции, а у меня ее не было; в земство, в деревню забиваться очень не хотелось; да и утвердит ли администрация на земской службе бывшего ссыльного, только что вернувшегося из ссылки. Вообще перспективы мои были тогда не блестящие. Для поднятия квалификации, говоря современным языком, я стал работать в качестве практиканта в Староекатерининской больнице, в хирургическом ее отделении. Там работали в это время три молодых, но уже очень выдвинувшихся хирурга, будущие московские знаменитости: В. Н. Розанов, ныне покойный, П. А. Герцен и Минц (уехал после революции "в Латвию). Под их компетентным руководством я получил возможность поработать, правда, недолго.

 В середине декабря я сделал доклад в обществе невропатологов и психиатров о полярной истерии. В докладе я обрисовал тяжелые и своеобразные формы истерии приполярного населения {См. мою книгу "Мэнэрик и эмиряченье -- формы истории Колымского края", изд. Академии наук СССР, 1929 г.}. После доклада меня приветствовали, как врача, вернувшегося из политической ссылки и привезшего оттуда научные материалы.

 После окончания заседания, ко мне подошел известный московский психиатр профессор H. H. Баженов и предложил мне место в частной психиатрической лечебнице, в которой он состоял консультантом. Я предупредил его, что меня могут выслать из Москвы после окончания моего отпуска. Он сказал, что раз разрешили жить, может быть -- и не вышлют. Я принял его предложение, однако оговорив, что предварительно съезжу на Пироговский съезд врачей, который должен был состояться в Петербурге в начале января. Предложенное мне место очень меня устраивало: я оставался в Москве, о чем не мог, казалось, и мечтать.