Вернулась я на занятия слегка отдохнувшая, радующаяся встречам со старыми друзьями, кругом все делились воспоминаниями о прошедших каникулах. Сашка Бугаев ходил в лыжный поход по Кольскому полуострову, звал с собой Виолетту, но она благоразумно не пошла. Вернулся он довольный романтикой самого похода, перенесенными трудностями и красотами зимнего севера, но вернулся с таким сильным сухим кашлям, что я, слушая его восторги по поводу сорокаградусных морозов и опасности обморожения, сразу вспомнила рассказы Джека Лондона, которыми так увлекалась в детстве, как там у золотоискателей обмораживались верхние части легочных тканей, и при переезде в тепло, когда казалось, что уже все трудности и опасности позади, у них начиналось воспаление легких.
Я предупредила Сашку об этом, но он только отмахнулся, а потом долго кашлял, почти до весны.
Занятия по физике, лабораторные в старом лабораторном корпусе. Мы с Иркой возимся у приборов, влетает встревоженный Алексей Иванович:
-Цырлина не видели?
-Нет,- слегка удивленно отвечаю я за обеих,- его здесь не было.
Алексей Иванович стремительно убегает.
Проходит минут пятнадцать, опять открывается дверь. Опять наш преподаватель с тем же вопросом:
-Цырлина здесь нет?
-Нет,- отвечает Сашка Бережковский,- кажется он в 210 комнате.
Алексей Иванович исчезает.
Проходит полчаса. Опять появляется Алексей Иванович. На лице у него глубокая тревога.
Вопросы он не разнообразит:
-Цырлина здесь нет?
-Господи,- думаю я,- ну, на черта ему Цырлин?
-Боится наш Алексей Иванович, как бы Женька опять чего-нибудь не напортил, не сжег,- со смехом говорит Сашка, как бы отвечая на мою невысказанную мысль.
-Ничего, продолжает Пашка, сейчас из какой аудитории дым повалит, там и Цырлин.
Женька обожал всякие приборы и имел манеру переключать все возможные тумблеры и нажимать все кнопки, которые на них были. Результаты бывали подчас очень интересные, через занятие у нас что-то взрывалось, дымилось и горело. Не знаю точно, во что обошлось институту обучение Женьки Цырлина, но думаю, значительно дороже, чем обучение остальных студентов нашей группы вместе взятых.
Борька Каплан, хорошенький еврейский мальчик из Риги тоже был замечателен тем, что совершенно ничего не умел делать руками. Казалось, что у него вместо нормальных рук какие-то щупальцы, до такой степени у него всё валилось из рук и падало, и разрушалось, даже то, до чего он вроде бы и не дотрагивался, а о том, чтобы что-нибудь смастерить, об этом и речи не могло быть. В результате он никак не мог получить зачет по мастерским.
Все давно уже готовятся к экзамену, а Борька в опустевшем зале в очередной раз пытается что-то выточить на токарном станке и, мурлыкая себе под нос, пытается зажать заготовку в патроне.
Преподаватель сидит, видит, что студент озабоченно возится, значит, дело идет, и он не подходит к Каплану, чтобы посмотреть, что именно происходит и как идет дело. Не подходит к большому счастью для себя. Борька зажимает ключом патрон и, убедившись, что заготовка, наконец, с третьей попытки, закреплена, вытирает со лба пот и... включает станок на большую скорость, не сняв здоровенный торцовый ключ с патрона.
Станок взревел, как раненый зверь, ключ стал со свистом раскручиваться вместе с патроном, потом оторвался и полетел по параболе через всю обширную и пустую мастерскую, мимо позеленевшего от ужаса преподавателя, ударился об стенку, отскочил, рикошетом пролетел еще метра три и рухнул на пол посредине комнаты. На оштукатуренной стене осталась глубокая вмятина. Отбитая штукатурка с легким шумом осыпалась вниз, и всё - тишина.
Обретя минуты через три дар речи, преподаватель свистящим шепотом говорит Борьке, который задрав голову, с любопытством наблюдает за полетом ключа:
-Давайте вашу зачетку,- и, поставив ему три балла, уже окрепнувшим голосом: - Чтобы я Вас больше никогда не видел.
Борька берет зачетку и молча, с высоко поднятой головой уходит, полностью сохранив чувство собственного достоинства. До начала экзаменов у него мало времени, но теоретические дисциплины его не затруднят, ну, не отлично, так хорошо он всегда получит.
Свободное копирование
