В конце сентября нас отправили в колхоз на картошку.
Студенческая жизнь в те годы начиналась с картошки.
"На картошке группы спаиваются", была такая расхожая шутка.
Быт русской деревни поразил меня убожеством. Кругом была непролазная грязь, полное бездорожье, потемневшие от времени покосившиеся приземистые избы, обвалившиеся серые заборы, в избах отсутствие удобств, бедность и нищета при полной уверенности окружающих, что всё так и должно быть.
Нас, пятерых девчонок с Электроники (Люся Никитина, Виолетта Шак, Ирка Иванова, Наташка и я) поселили в одном доме. Люся с Виолеттой жили рядом, и мы дружили еще до поездки в колхоз, встречаясь регулярно на лекциях. А сейчас мы все пятеро жили в тесной избе, я и Люська спали в одной кровати. Помыться было негде и, промучившись два дня, я попросила хозяйку давать нам теплой воды, какой-никакой таз или ведро и кувшин или банку для гигиенических процедур.
Мальчишки работали в поле, а нас послали на кухню помогать поварихе и ее подручной, всего нас было на кухне 7 женщин, и готовили мы на 90 студентов плюс человек двадцать рабочих
Особенно тяжело приходилось в обед - ели в три смены, не хватало мест и, что особенно плохо, посуды. В страшной запарке в дымном чаду кухни мыли мы тарелки в жирной липучей воде; добавляли горчицу, чтобы съедала жир, но всё бесполезно, промыть в двух водах тарелки было невозможно. Блестящие от непромытого жира алюминиевые миски и фаянсовые тарелки кое-как вытирали, намазывая грязь на полотенца, раскидывали на столы с едой, снова собирали и полоскали, и вытирали, и так три раза. Руки к концу обеда покрывались отдающей тухлятиной скользкой пленкой, и мы долго и старательно мыли и скребли кожу в холодной воде, стараясь соскоблить этот вонючий жир. Накормив народ, мы жарили себе мягонькие кусочки мяса на сковородке и ели. Это было лучше, чем приготавливаемая для всех еда с противной мучной подливой, делающей мясо невкусным. Вечерами привозили молоко прямо с фермы, мы пили его большими кружками. Бидоны не взбалтывали и сверху были сливки, а на дне довольно жидкое молоко, ну, тут уж кому как повезет, мы взбалтывали чуть-чуть черпаком, разливали по кружкам и разносили. После обеда наступала тишина, отдых. До ужина было далеко, и мы чистили картошку на следующий день, не спеша, болтая и смеясь. С нами от комитета комсомола ездил Славка Абросимов, парень курса с четвертого, лет 25, отслуживший, и всё клеился к Виолетте, хотя был женат.
Колхоз дал Славке лошадь, смирную клячу, на которой он объезжал поля, наблюдая за порядком. На этой лошади он предложил прокатиться нам, девчонкам. Делалось это ради Виолетты. Наша Ветка была полная, темноглазая, темнобровая хохлушка, хорошенькая и необычайно авантюрная. Веснушки, усыпающие ее лицо, как это часто бывает у красивых девушек, совсем ее не портили, но девичьей стройности ей не хватало. После объятий с Виолеттой при ее посадке и высадке из седла, Славка потерял интерес к процессу катания остальных девиц и просто оставил нам лошадь на полчаса. Люся взгромоздилась довольно шустро и проехала два круга, потом залезла на лошадь я, и села, мешок мешком, вспоминая при этом повести Майн-Рида о лихих наездницах, скакавших на лошадях по прериям с развивающимися по ветру волосами. Животному, видимо, мы надоели, а может быть, оно проголодалось, только, когда я села, лошадка, вместо того, чтобы смирно ходить, почувствовала мою мечту о прериях и быстрой езде и вдруг шустро куда-то поскакала.
Я глянула вниз, далеко под ее ногами быстро бежали грязные кочки глины и кустики травы.
-Куда ее несет? - тихо вскрикнула я, еще стесняясь показать свой страх. Я вспомнила, что на скаку можно удариться о низкую притолоку в конюшне и убиться насмерть (а куда, думала я, скачет лошадь, как не в конюшню), и стала сильно натягивать поводья, отчего коняга встала на дыбы.
Вцепившись в гриву, я стала вопить и звать на помощь Люсю. Она подошла, опасливо взяла лошадь под уздцы и подвела к забору, на который я и соскочила, вернее, неуклюже сползла с крупа лошади. Наездницы из меня не получилось: очень жутко было - высоко, сжимаешь живые бока, страшно и жалко нажать сильнее.
Тут примчался чем-то расстроенный Абросимов, вспрыгнул в седло и уехал, важный и недовольный.
Свободное копирование
