Река времени 30. Пряжка. Разрыв
На фото из Интернета Психиатрическая больница "На Пряжке"
Зимние каникулы я проводил дома и как-то решил заглянуть к Володе Садовскому, которого не виделся с того дня, как познакомил его с Любой.
Дверь открыла его мать и, пригласив зайти, сказала: «Володи нет дома, но зная, что вы давно дружите, мне хотелось бы поговорить с тобой и попросить об одной любезности».
«Готов помочь, если это в моих силах. Я Вас внимательно слушаю», - ответил я, теряясь в догадках.
«Володя тебе рассказывал о своих проблемах с университетом?» - спросила она, видимо не зная, с чего начать разговор.
«Мы последний раз виделись в конце января, но обстоятельства не располагали к откровенности. А в июле он мне говорил, что у него «хвосты» за четвертый семестр», - ответил я, вспоминая летний разговор.
«Его уже отчислили за неуспеваемость, но это не главное», - Эльвира Исааковна на минуту замолчала, подбирая слова.
«Когда он узнал, что его отчислили и не дадут возможности исправить задолженности, он устроился работать кровельщиком и упал с крыши. Весь ноябрь пролежал в больнице с сотрясением мозга и сейчас он очень болен», - тихо сказала она и заплакала.
«Но я видел его недавно, и хотя поговорить не удалось, но он показался мне вполне здоровым», - попытался я успокоить её.
«От последствий падения его вылечили, хотя на год дали инвалидность. Однако, дело не в травме. У него подозревают шизофрению, и, боюсь, что несчастный случай только ускорил процесс»- сказала Эльвира Исааковна, вытирая слезы.
«Я еще в прошлом году заметила, что с ним что-то не так. Иногда, без видимой причины он стал прятаться от меня, не пускать в свою комнату. Малейшее моё замечание в его адрес выводит его из себя. А после падения наши отношения стали еще хуже. Он перестал кушать то, что я приготовлю. Мне кажется, он боится, что я его отравлю», - сквозь слезы проговорила она.
«Я готов сделать всё, что Вы скажете, но чем я могу помочь?»- спросил я.
«Я была в диспансере, где он на учете, и мне его лечащий врач сказал, что его надо уговорить лечь в стационар, так как насильно, с его диагнозом и состоянием, они положить не могут.
Но со мной Володя не разговаривает, и я не думаю, что его смогут уговорить те из близких, которых я могла бы об этом попросить», - сказала Эльвира Исааковна, продолжая плакать.
«Хорошо, я с ним обязательно поговорю, и сделаю всё, чтобы исполнить Вашу просьбу. Но могу ли я ссылаться на наш с Вами разговор, или я должен сам из него всё вытянуть?» - спросил я, уже прикидывая, с чего придётся начинать.
«Конечно, можешь, и скажи ему, что я его люблю и таким, как он есть. Но хочу для него лучшего, поэтому и рассказала всё тебе»,- ответила Володина мама.
«В какое время его можно застать?» - спросил я.
«До одиннадцати он всегда дома»,- ответила она, вытирая слезы.
«Я сейчас на каникулах, поэтому уже завтра приду с ним поговорить», - заверил я.
«Я рада, что ты готов нам помочь»,- сказала Эльвира Исааковна, улыбнувшись сквозь слезы
«Если он согласится лечь в стационар, то какие документы нужны, чтобы его положить?» - спросил я
«Направление от лечащего врача, выписка из истории болезни и его паспорт. Направление и выписка у меня на руках, а паспорт у Володи», - ответила женщина, немного успокоившись.
«Подожди секунду, я принесу документы, может быть, у тебя завтра получится его уговорить», - добавила она и зашла в свою комнату.
Через минуту она вышла, держа большой запечатанный конверт.
«Возьми, только не потеряй!» - сказала она, передавая мне конверт и открывая дверь.
«Не беспокойтесь, не потеряю. А завтра около десяти я приду к нему, и надеюсь, что всё получится», - ответил я.
На следующий день, ровно в десять часов, я вошел в длинный коридор и вскоре звонил в квартиру. Дверь открыл Володя. Лицо его было заспано, но сам он уже одет.
«Привет! Ты что не заходишь? Ведь у тебя должны быть каникулы», - спросил он, улыбаясь и протягивая руку.
«Да как же не захожу, когда я здесь! Да и вчера, во второй половине дня, приходил, но не застал тебя дома», - ответил я, пожимая протянутую руку.
«Пошли ко мне, а то мать дома, а я не хочу, чтобы она нас слышала», - потянул он меня в свою комнату, не отпуская мою руку.
Мы вошли, и Володька плотно притворив дверь, сел на диван, жестом указав мне на кресло.
«Как сдал сессию? С Любой еще встречаешься?» - заговорил он светским тоном.
«Сессию сдал успешно. С Любой еще не расстался. Кстати, она сказала мне, что ты ей понравился», - ответил я, подделываясь под его тон. И на минуту замолчал, не зная, с чего начать уговоры. Потом, решив, что лучше не хитрить, начал прямо со вчерашнего разговора с его матерью.
К моему удивлению, он слушал меня внимательно, и не перебивая. Когда же я, пытаясь быть как можно более убедительным, стал уговаривать его лечь в стационар, он, не отвергая предложение, сказал, что для этого нужно направление из диспансера, и то, еще не факт, что положат, так как он себя чувствует вполне хорошо. Головные боли прошли, депрессии нет. А главное, он уже отнес свои учебные документы в СЗПИ, и они его взяли с нового семестра, притом сразу на третий курс.
«Давай так, мухи отдельно, котлеты – отдельно. Учеба одно, лечение другое. Тем более, что если тебя положат даже на месяц, это никак не скажется на учебе в СЗПИ», - продолжал убеждать его я.
«Вообще то, я думал пройти обследование, ведь пока я на инвалидности, а её без обследования не снимут. Но нужно направление из диспансера, а его у меня пока нет», - сказал он, соглашаясь с моими доводами.
«Не беспокойся, всё есть, твоя мама об этом позаботилась», - с этими словами я достал из внутреннего кармана запечатанный конверт и прочитал адрес: «Набережная р. Мойки, 126. Городская психиатрическая больница №2». Володя скривился, но ничего не возразил.
«Давай, собирай то, что может пригодиться в больнице, зубную щетку, пасту, мыло и поехали, что тянуть! Если еще что-то будет надо, я привезу. Паспорт при тебе?» - продолжал я напористо.
«Паспорт есть», - ответил Володя, и я понял, что он согласен ехать.
«Подожди, я скажу Эльвире Исааковне, что мы поедем в больницу», - сказал я.
«А это еще зачем? Мать со мной не разговаривает», - вяло возразил он.
«Не старайся казаться больным больше, чем ты есть на самом деле», - ответил я и вышел в коридор. Она, видимо, меня ждала, надеясь на успешность моей миссии.
Поэтому тут же протянула мне небольшую темную сумку и прошептала: «Спасибо тебе. Я слышала разговор. Здесь всё, что надо в больнице. Если получится Володю положить, зайди сказать мне». С этими словами она зашла к себе в комнату и бесшумно затворила дверь.
Я вошел в комнату. Мой друг стоял у окна, глядя на Московский проспект.
«Собирайся! Если хочешь еще что-то взять, то клади в сумку, которую для тебя собрала мама!» - скомандовал я, чувствуя, что сейчас императивный тон лучше всего. Володя отошел от окна, снял с полки две книжки и тетрадь и сунул их в черную сумку.
Через полтора часа мы перешли Матисов мост, перекинутый через заснеженную речку Пряжку, направляясь на Матисов остров, где находится одна из старейших психиатрических больниц, известная в народе как «Пряжка».
Показав документы, мы прошли на территорию больницы, вход в которую оказался не с Мойки, а с набережной Пряжки.
Внутренний двор больницы, со всех сторон окруженный забором, обилием покрытых снегом деревьев и кустарников напоминал заброшенный парк. Прежде чем отправиться в приемный покой, мы решили обойти по расчищенным от снега дорожкам доступную территорию. Главный корпус больницы, довольно мрачный, представляет собой в плане большую букву Н. Запомнились две старинные часовни и, несколько в стороне от главного корпуса, православный храм.
В приемном покое женщина в синем халате, к которой я обратился с вопросом, попросили нас идти за ней, и открыла дверь, ведущую в длинный, низкий коридор, обложенный черным кафелем. В коридоре горел тусклый свет, который только подчеркивал мрак многократным отражением от кафельных плиток пола и стен.
Неистребимый, знакомый дух казармы смешивался с резким запахом лизола. Я заметил, что с внутренней на двери, в которую мы вошли, ручки нет, хотя щелчок замка при захлопывании двери слышен был. Не было ручек и на двери кабинета, в который она нас привела, для оформления документов, и который она открыла съемной ручкой.
В светлой комнате с решетками на окнах за канцелярским столом сидела женщина в белом халате и что-то писала в толстую книгу. Мы робко поздоровались. Женщина молча кивнула и, продолжая писать, спросила негромко:
«Кто из вас сопровождающий? Давайте документы». Я вытащил из внутреннего кармана конверт и подал его. Она коротко взглянула на меня, взяла конверт и аккуратно вскрыла. Затем вынула содержимое, и стала внимательно изучать бумаги.
«А где паспорт больного?» - спросила она меня. Володя, не говоря ни слова, подал ей паспорт. Она так же внимательно просмотрела паспорт и, наконец, сказала, обращаясь ко мне: «Документы в порядке, будем оформлять больного на лечение. Время посещения больных можно посмотреть на входе. Там же перечень разрешенных к передаче вещей».
«Выведите сопровождающего», - приказала она приведшей нас санитарке. Затем добавила, обращаясь к Володе: «А Вы пока посидите на кушетке. За Вами придут».
Я подошел к Володе и протянул ему руку для прощания: «Я буду приходить к тебе, а ты не переживай и лечись. Всё будет хорошо».
«Надеюсь», - тихо сказал он, отвечая на пожатие. Санитарка открыла дверь, и мы нырнули в черноту кафельного коридора, которую только усиливал яркий свет зарешеченных светильников.
«Мрачное заведение. Кто и зачем придумал так отделать стены? Не хотелось бы здесь оказаться», - подумал я, когда сопровождающая меня санитарка, открыв съемной ручкой дверь, выпустила меня из черного коридора.
Когда я, наконец, покинув приемный покой, вышел на заснеженный двор, у меня было такое же чувство, как после прочтения чеховской "Палаты №6".
Два дня назад я сказал Любе, у которой каникулы уже закончились, что днем, пока она учится, буду навещать друзей, а на сегодняшний вечер взял билеты на «Гусарскую балладу». Я посмотрел на часы, шел четвертый час и я подумал, что уже можно к ней ехать. По дороге решил, что не буду рассказывать ей ни о Садовском, ни о разговоре с его матерью.
Закончились зимние каникулы. И снова потекла, уже ставшей привычной, курсантская жизнь с неизбежной службой, учебой, увольнениями. Несколько раз навещал в больнице Садовского, всякий раз поражаясь мрачностью заведения. В конце апреля его лечение завершилось, как он сказал, со снятием диагноза.
Мои чувства к Любе, пылающие после возвращения с «Мурманска», к весне 1963 года, несколько изменились, и в зависимости от времени, прошедшего с последней встречи, то так же неистово пылали, то их накал несколько угасал.
Впрочем, чаще горячо горели, так как возможности уединиться было не очень много. По заведенному в их семье нерушимому правилу, Люба должна была приходить домой не позже одиннадцати вечера. Иногда разрешали заночевать у бабушки, но до 24 часов звонком проверяли присутствие. Поэтому единственной возможностью остаться вдвоем были встречи у меня дома, когда я был в увольнении, а мама на работе.
Но если счастливые совпадения случались пару раз в неделю, что, хоть и редко, но бывало, то накал эмоций снижался. У меня возникало желание одному сходить на училищный танцевальный вечер и отдохнуть в «свободном полёте».
Периодически, у нас стали возникать ссоры обоюдной ревности, всякий раз заканчивающиеся бурным примирением. Однако, после эксцессов «окна» между очередными свиданиями стало увеличиваться, как мне казалось, без особых переживаний с обеих сторон.
Как-то раз, во время одного из таких перерывов, я возобновил встречи со своей школьной подругой Лидой Соболевой. Наши отношения были дружескими, эмоциональными, но без каких либо попыток форсировать события. И даже воспоминание, что я поцеловал её на выпускном балу, обсуждалось как давняя шутка, вовсе не должная иметь продолжение. И хотя встречи уже оформлялись как свидания, с назначением места и времени, но без всяких претензий на их дальнейшее развитие.
Однако со временем, соотношения в этом «лирическом треугольнике» мне перестали видеться естественными. И хотя вопрос о разрыве связи с Любой не поднимался, я, возвращаясь после очередного контакта с ней, и проходя мимо Лидиного дома, корил себя, за «минутную слабость», злился на себя, уверяя, что это в последний раз. Но после некоторого воздержания всё опять повторялось.
Но, как-то, незадолго до летнего отпуска, ко мне пришел сияющий Володя Садовский и сказал мне, что узнал о нашем разрыве и поэтому уже месяц, как с Любой встречается.
«Я рад за тебя, она хорошая девчонка, но уж слишком большая недотрога, мне надоели наши вегетарианские связи», - соврал я, на всякий случай.
И угадал. «А я раньше был уверен, что вы с ней живёте»!- сказал Володя.
«Да нет, конечно! Она же совсем молоденькая, мы познакомились, когда она еще в 10 классе училась. И расстались мы без конфликта, по взаимному согласию. Поэтому я доволен, что вы нашли друг друга. Скажи ей это, и передай, что я рад за неё. Я всегда описывал тебя в самых превосходных тонах», - закончил я скользкую для меня тему.
Это была моя последняя встреча с Володей Садовским, хотя, по-моему, тогда мы расстались вполне дружески.
Свободное копирование
