Удар, как всегда, пришёл с неожиданной стороны. В начале 1991 года Лена и Лёня сообщили нам о своем решении эмигрировать в Израиль. Это для нас был страшный удар: семья распадалась. Мы не могли оспаривать их решение – они люди взрослые, самостоятельные, это их выбор. Но последовать за ними мы не хотели. У меня был ряд причин для этого, из них важнейшей было ясное понимание неприемлемости для нас израильского климата. Мы плохо переносим жару, и я знал, что там мы долго не протянем.
Лена и Лёня уже серьёзно готовились к отъезду: посещали курсы по изучению иврита и даже съездили в Москву, чтобы подтвердить еврейское происхождение мамы – Ларисы Петровны Сироко, урожденной Волковой, хорошо замаскировавшейся под русскую. И тут – очень вовремя! – Витя принёс новость: Германия начала принимать евреев. Это было спасением для нашей семьи.
В консульстве мы получили талончики с указанием срока подачи документов и их перечень, который насчитывал около двадцати наименований. После этого моя деятельность пошла по двум параллельным руслам: сбор необходимых бумаг и ликвидация имущества. Но если преодоление всяческих бюрократических барьеров было связано в основном с потерей времени, то выполнение второй задачи было эмоционально тягостным. Так, например, трудно было расставаться с книгами, которые в течение десятилетий покупались поштучно, зачастую у букинистов. Они были верными друзьями и, безмолвно стоя на полках, своим присутствием оказывали нам поддержку. Продажа книг была особенно тягостной, она как будто включала в себя элемент измены старым друзьям. В этот психологически нелегкий период неожиданно пришёл на помощь Р.Киплинг. В его стихотворении «Заповедь» – духовном завещании сыну – есть такие строки:
Сумей поставить в радостной надежде
На карту всё, что накопил с трудом.
Все проиграть и нищим стать, как прежде,
И никогда не пожалеть о том.
Это четверостишие всё время звучало у меня в ушах, как какой-то рефрен, сопровождающий все мои действия, и определенно оказывало на меня успокаивающее влияние. В значительной степени благодаря ему я был ровно настроен, работоспособен и легко справлялся с многочисленными и неприятными ликвидационными делами. А избавляться надо было от многого и в короткие сроки. Помимо квартиры со всем её содержимым на продажу были выставлены дача, автомобиль с гаражом, два лодочных гаража, один на Ладоге, второй – в Сестрорецке.
Квартира постепенно пустела, оставались только самые необходимые вещи. Некоторые из них тоже были уже проданы, но с условием, что их заберут накануне нашего отъезда. Были собраны и документы для представления в ОВИР и в консульство. В ОВИРе произошла неожиданная осечка. По длинному списку я представлял чиновнице документы на всю семью. Всё шло гладко, и мне уже казалось, что этот очень ответственный рубеж благополучно пройден, как вдруг чиновница спохватилась: «Я не могу принять ваши документы, так как вы продолжаете работать в военном учреждении. Срочно увольняйтесь!» И она пообещала на два дня сохранить за нашими документами очередь на оформление виз. Я поехал в отдел кадров академии, совершенно не надеясь на успех. Колёсики громадной бюрократической машины двигались в академии медленно. Обычно требовалось около недели, чтобы какой-нибудь нужный пункт попал в приказ. И вот тут я вдруг ощутил силу доброго ко мне отношения: через час я вышел из штаба с необходимой справкой – в ней фигурировал номер будущего приказа по академии!
Заслуживает, пожалуй, описания процедура отправки малой скоростью багажа, изобилующая рядом характерных примет времени. Багаж должен был быть упакован в большие ящики из досок, которые на товарном дворе сколачивали местные работяги. А дома следовало, по рекомендации бывалых людей, упаковать всё имущество в большие картонные коробки от яиц. Эти коробки находились на особом учёте в молочном магазине, и официально приобрести их было невозможно. Мне пришлось вступить в преступную связь со сторожем молочного магазина и под покровом ночи получить у него нужное количество коробок. Мы упаковали в них книги, с которыми невозможно было расстаться, зимние вещи, кое-что из кухонной утвари, обувь. На товарном дворе Московского вокзала состоялся характерный разговор со старшим плотницкой бригады. «Из каких досок будем ящики делать?» – спросил он меня. Подтекст этого вопроса был и ежу понятен. Упакованный ящик не должен был превышать определенного веса. Следовательно, чем тяжелее ящик, тем меньше вещей можно в него погрузить. Но сухие доски таксой не предусмотрены, за них надо «дать на лапу». Длительная процедура сдачи багажа сопровождалась вымогательством на каждом её этапе. Так, на товарном дворе упакованные ящики надо было погрузить в машину и отвезти на таможню. «Хозяин, ящики сам грузить будешь или помочь?» – наивно спрашивал у меня старший очередной полупьяной бригады. На таможне следующая бригада неофициальных помощников и очередной вопрос, сам ли я буду разгружать машину. А потом перемещение ящиков в зал таможни. А потом взвешивание уже заколоченных ящиков и радостная информация: «Хозяин, в одном ящике 20 кг лишнего веса. Что будем делать: выгружать или запишем меньше?» Самое главное заключалось в том, что у меня всегда была свобода выбора.
Свободное копирование
