"Евгений Онегин"
Впервые к "Евгению Онегину" мы приступили в 1927 году. Однако полностью (главы I, II, III, IV — первая программа; главы V, VI, VII, VIII — вторая программа) выпустили только через десять лет, в 1937 году, приурочив обе программы к столетию гибели Пушкина.
Когда, вскоре после выпуска "Петербурга", мы с Поповой раскрыли "Евгения Онегина" и вновь как бы продолжили наше знакомство с Александром Сергеевичем Пушкиным — существом столь живым и обаятельным, что он порой затмевал, как нам казалось, своих героев.
— Как читать стихи? — все чаще и чаще спрашивал я, вернувшись из Ленинграда.
Однажды Попова сказала мне:
— "Граф Нулин", "Пир во время чумы", "Моцарт и Сальери", "Каменный гость", "Пушкин", "Медный всадник" в "Петербурге" — разве ты не умеешь читать стихи?
Но я стоял на своем.
— Ну, как ты все-таки думаешь, как читать стихи? — говорил я тотчас, проснувшись. У нас выработался обычай разговаривать о самых запутанных и неясных предметах рано утром, часов в шесть-семь. Беседы затягивались на два-три часа. В это время мы, строго говоря, не работали, но обсуждали со всех сторон "неясный предмет".
Приближалось лето. "Как читать стихи?" продолжало оставаться заманчивой и неясной загадкой. Томики Пушкина неизменно лежали рядом: и на столе, и поверх одеяла на моей постели. Читались и лирические стихи, и "Медный всадник", и "Евгений Онегин". Большое внимание уделялось черновикам, рецензиям современников Пушкина. Так, заваленный полным собранием сочинений, я и засыпал после утренних бесед.
Наступило лето. Первые жаркие дни. Цветы на улицах и опустевшая, покинутая Москва по вечерам.
Я продолжаю быть настойчивым, неугомонным, неотвязным. Я продолжаю думать об "Онегине", о стихах.
Есть два способа чтения стихов: авторское чтение и чтение исполнительское, то есть актерское, — они противоположны.
В чтении поэтов есть своя интонация, подчеркивающая обычно размер и ритм стиха.
В чтении актеров есть тенденция подчеркнуть прежде всего содержание, есть в некотором роде вольное изложение формы стиха, сдвинутые ударения, а также свои личные интонации, приближающие стихи к бытовой речи.
Приступая к работе над "Онегиным", я решал задачу, исходя из этих двух начал. Предварительно я вспомнил чтения наших современников-поэтов, которых мне довелось слушать, — Маяковского, Есенина, Сельвинского, Пастернака, Светлова, Багрицкого и других. Их чтения были у меня "на слуху". Я улавливал в них свою закономерность — логику поэта, обычно укладывающуюся в некоторую напевность.
Я вспомнил также чтение наших ведущих артистов, например, чтение Юрьева в "Маскараде" Лермонтова. Там была своя школа. Специфику этого чтения можно назвать романтическим исполнением, тесно связанным с построением актерского образа.
Примеряя "Онегина" на исполнение, я пробовал читать строфы романа так, как это делали современные поэты, я очень жалел, что никто из нас, моих современников, не мог слышать Пушкина и даже представить не мог его авторского чтения. Я даже пытался вообразить себе, как бы звучал "Онегин" в чтении самого Пушкина. Мне это было нужно, потому что никто, кроме автора, не мог бы дать верного ключа. Я это знал по собственному опыту, слушая Маяковского.
— Ну, как тебе кажется, так можно читать Пушкина? Публика не устанет? — спрашивал я Попову, имея в виду авторское чтение, чувствуя при этом, что подчеркнутая метричность строф вносит элемент напевности и некоторой однообразности.
Я понимал, что это еще не решение задачи. В этом чтении отступали на второй план чисто актерские задачи. Нужно было найти среднее.
Все это были еще попытки, известная раскачка. Это еще нельзя было назвать настоящей работой.
Свободное копирование
