authors

1427
 

events

194062
Registration Forgot your password?
Memuarist » Members » AnKom » Моя война

Моя война

22.06.1941
Короча, Белгородская, Россия

Отрывок из произведения "Моя жизнь..."                

Я родился в 1930 году в небольшом городе Короча, расположенном в 45 км от Белгорода. Отца и мать не помню. Отец в 1937 году был осужден на 4 года, как «вредитель», а мать бросила нас – старшего брата Васю, меня и младшую сестру Валю - еще до войны. Нас с сестрой воспитывали тётя Катя (Беликова Е.Н.) и бабушка (Косилова И.А.). Старшего брата Васю в 1937 году забрала к себе тётя Шура (Косилова А.А.). Она работала преподавателем физики и математики в педучилище города Малоархангельск Курской области. 

 Многие события детских лет забыты, но я, почему-то, очень хорошо помню воскресенье 22 июня 1941 года. Было теплое, тихое солнечное  утро. Я сидел на крыльце веранды в тени листьев дикого винограда, который вырос до самой крыши. Бабушка что-то делала во дворе. Тётя Катя рано утром ушла на базар. Пришел мой друг Гай Вольдейт (отчество у него было «Михайлович»). Он жил  на нашей улице. Мать Гая работала врачом в районной больнице.

 Они были чистокровные немцы, как они попали в наш город, сказать не могу. Но с Гаем мы дружили, он был отличный товарищ, и, несмотря на юный возраст, хорошо играл в шахматы. Несмотря на длительное проживание в России, Гай говорил с акцентом. Например, не «тетка», а «тётька».

Когда  через много лет  я приезжал домой, тётя рассказывала мне, что Гай тоже недавно был в отпуске (наверное, мать еще была жива), что работает он инженером на строительстве Братской ГЭС. Расспрашивал обо всех нас, мечтал о встрече.

 … Открывается калитка во двор, входит тётя Катя. На руке сумка из камыша. С ними раньше ходили по воскресеньям на базар. Тётя сказала нам и бабушке, что на базаре по радио передали о том, что Германия вероломно, без объявления войны, напала на Советский Союз.  Якобы, немецкая авиация рано утром бомбила Минск, Киев и другие города. Народ на базаре ждал выступления по радио И.В.Сталина, но днем с речью выступил В.М.Молотов. Началась Великая Отечественная война. Вот так и окончилось наше детство. Радио, электричества на нашей улице тогда не было. Новости узнавали на базаре, где на столбе висел хрипящий репродуктор, из газет «Колхозная жизнь», «Курская Правда»  и от соседей. 
 
Наш город  стала прифронтовым  в октябре 1941 года, когда Белгород был оставлен Красной Армией. Линия фронта проходила по селам: Мелихово, Шеино, Шляхово, Сажное, Признанное. Задолго до этого население города стали готовить к возможным боевым действиям на его территории. 

Тётя говорила, что формируются отряды самообороны (что это такое я не совсем понимал), что военный комиссариат работает круглосуточно. Во всех учреждениях и жилых домах стекла на окнах приказали заклеить крест-накрест полосками газет или  бумаги. Делалось это для того, чтобы от взрывной волны во время бомбёжки, они не вылетели. У нас в большой комнате было пять окон–два выходили во двор, а три-на улицу. Я помогал тёте Кате резать газету полосками, мазать их клейстером и клеить на стекла окон. Многие жители нашей улицы Карла Маркса во дворах и на огородах рыли щели, где планировали прятаться во время возможных бомбёжек немцами города. Было как-то тревожно, мы перестали играть с ребятами в веселые игры и смеяться. Тётя говорила бабушке, что все районные учреждения и некоторые жители города стали собираться в эвакуацию. 

Поскольку тётя Катя работала мастером в пошивочном ателье, расположенном в центре города рядом с райисполкомом, она, возвращаясь, домой с работы, рассказывала бабушке, что творится в городе. Кроме работы в ателье она подрабатывала в соседнем  детском доме (учила девочек-воспитанниц детдома-шитью).

Детдомовских детей должны были эвакуировать. Тёте Кате предоставили место на повозке для отъезда в какое-то село или в соседний райцентр. Она собрала наспех кое-какие вещи, посадила  меня на повозку и мы поехали с ней и детдомовцами на Восток.

Мы не могли взять с собой ни бабушку, ни сестру. Бабушка была уже старая, и ехать никуда не хотела, а сестре было семь лет и для неё на повозке места не дали. Мне было двенадцать лет, и тётя Катя могла бы оставить меня с бабушкой и взять с собой мою сестру, но она, почему-то, взяла именно меня. Было это в начале лета 1942 года.

Ехали мы сутки или двое, ночевали в каких-то селах в сараях, и тётя, наверное, взвесив все за и против, решила, что поступили мы по отношению к бабушке и моей сестре неправильно. В городе  осталась старушка и маленькая девочка. Что они будут делать? Как жить? И мы повернули обратно–погибать так всем вместе.
 
Как и на чём мы добирались домой, я  не помню. Навстречу нам шли беженцы, войска, ехали машины, иногда танки. Лошади тащили орудия. Как ни странно, но немецкие самолеты не атаковали эти колонны. Через один или два дня мы добрались домой. Бабушка и сестрёнка были рады нашему возвращению. На этом наша эвакуация вглубь страны закончилась. 

В июне 1942 года через наш город на Восток шли беженцы с Украины, из западных районов страны. Личных машин тогда ни у кого не было–у кого лошадь с телегой, у кого тачка или тележка, а кто и просто с мешком на плече. Детей тащили за руки, кого-то несли на руках. Стариков и больных везли на тачках. Картина была страшная. Жара стояла ужасная. Воды и еды у них не было. Жители Корочи  делились с беженцами последним. 

Беженцы шли со стороны Белгорода, в основном, по нашей улице Дорошенко и днем и ночью, когда спадала жара, по направлению на Восток. Они шли через центр города, мимо пекарни, конторы Заготскота. Переходили мост  у речки Короча. В селе за речкой, оно называлось Бехтеевка,  некоторые поворачивали налево, в сторону Старого Оскола, Воронежа, а другие шли направо-в сторону Нового Оскола. Периодически через Корочу на Восток гнали большие стада коров, свиней, овец.

Во время редких налетов на город  немцы бросали бомбы наугад. Недалеко от нашего дома, на краю выгона, рядом с дорогой упала большая бомба. Судя по диаметру дыры, примерно сантиметров 40-50, а может быть и больше. Там было поле, почва была мягкая и бомба ушла глубоко в землю, но не взорвалась. Мы с ребятами бегали смотреть «в дыру», но там ничего не было видно. Никто не пришел из военных, и мы быстро ушли по домам.

Иногда, еще до вступления в город, немцы бомбили город  ночью, хотя никаких войск в самом городе и ближайшей округе мы не видели. Может быть, войска хорошо маскировались в наших небольших лесах-Пушкарском, Поповском, но мы туда не добирались. Самолеты кружили над городом  и сбрасывали осветительные ракеты на парашютах. Становилось видно, как днем. Горели эти ракеты достаточно долго.

Летом 1942 года мы с ребятами наблюдали воздушный бой над Корочей. Наши тупоносые фанерные истребители (потом я узнал, что именовались они «И-16») отчаянно сражались с немецкими «мессершмиттами», но силы были явно не равны. Немцы сбили два наших самолета (они упали в поле за  Бехтеевкой), а остальные улетели.
 
Обстановка на фронте, со слов взрослых, была сложной. Наши войска постепенно сдавали один город за другим. Летом 1942 года немцы уже были в районе Харькова и Белгорода. Сводки информбюро народу оптимизма не внушали. Еще до оккупации немецкие самолеты иногда прилетали со стороны Белгорода и бомбили пригород и центр города, хотя войск и техники там давно не было.
 
В центре базара до войны был небольшой универмаг. Одна бомба попала в него, когда там толкался народ. Мы с ребятами были в это время на базаре и с ужасом смотрели, как из развалин горящего универмага выносят трупы людей.

Часто над городом и прилегающими сёлами кружил немецкий двух фюзеляжный  рекогносцировщик «фокке–вульф»-самолет разведчик,«рама».  Война началась 22 июня 1941 года, а уже 1 июля 1942 года в наш город  пришли немцы. Темп продвижения их вглубь нашей страны был очень высокий.

Вспомнил, что перед войной, в 1939 или 1940 году, мы смотрели фильм «Если завтра война». Красная Армия в фильме была показана сильной и непобедимой. Особенно впечатляли наши лёгкие танки, которые играючи преодолевали неглубокие рвы.
 
Никаких упорных боев за наш город не было. После ухода наших войск в городе появились немецкие танки. Сколько их было–я не знаю. Говорили, что шесть или восемь. На большой скорости они проехали по главным улицам города Интернациональной  и Дорошенко. Открыли огонь по домам, доехали до центра, выстрелом из танка сбили статую Ленина, стоявшую на постаменте в сквере. Статуя была бетонная, стандартная. Ленин в длинном пальто с вытянутой вперед рукой. Рука показывала на отделение милиции (народ по этому поводу осторожно шутил). Вечером танки уехали в сторону Белгорода. Через несколько дней на постаменте кто-то поставил большой деревянный крест.

Наш дом на улице Дорошенко и соседний дом были насквозь пробиты танковым снарядом, но он, к счастью, не взорвался. 

Немцев мы увидели на второй или третий день после «визита» танков. Они были точно такие, как показывают их в кино сейчас. В касках, засученные рукава, короткие сапоги. Ранец на спине. Автоматы на груди, гранаты и противогаз на поясе. У гранат были длинные деревянные ручки. Через два или три дня их в городе уже не было.

Но появилась мотопехота на тяжелых мотоциклах с колясками. Мотоциклов было примерно пятнадцать, а может быть и двадцать. У каждого мотоцикла на коляске был установлен крупнокалиберный пулемет. Мотоциклисты заняли все основные улицы и центр города. Мы подходить к ним боялись. Смотрели на них издали. Некоторые немецкие солдаты ехали на велосипедах.

Поскольку наши войска ушли, а немцы еще окончательно не пришли, народ, почувствовав безвластие, начал тащить все, что попадало под руку, грабить магазины, склады. Мы вместе со всеми взрослыми и с другими ребятами иногда  участвовали в этих безобразиях. Народ тогда называл это «мероприятие»- «грабиловка».

На каком-то пожарище (по-моему, это догорала наша районная библиотека) я подобрал три книги: В. Каверин «Два капитана», Л. Брандт «Белый турман», «История Гражданской войны. 2-й том».  В книге «История Гражданской войны» тётя Катя увидела портреты Сталина, Фрунзе, Чапаева, Блюхера. Она сказала мне, чтобы я немедленно эти листы вырвал или закрасил портреты черными чернилами. Доводы у неё были убедительными: 
–Придут немцы и если увидят у нас эту книгу-всех расстреляют.
Я не стал вырывать листы, но портреты, на всякий случай, закрасил.

Как меня занесло к маслозаводу, он был далеко от нашего дома, я не помню. Увидел там брошенную кем-то полуживую лошадь, она еле стояла на ногах, настолько была истощена. Попытался погрузить на неё неполный мешок с семечками. Все склады маслозавода были открыты. Но лошадь падала от  тяжести веса мешка. Я оставил это занятие, бросил мешок и пошел по городу в поисках какой-либо еды.

В доме напротив нас снимала комнату тётя Фёдора с сыном Николаем. Он был мой ровесник. Мы звали его «Колятик». Когда я вернулся домой, он рассказал мне, что с плодоягодного завода народ тащит бочки с повидлом, вареньем, джемом, сахар и предложил мне отправиться туда.
 
Пока мы добирались до завода, там появился немецкий комендант на лошади. Несмотря на то, что на территории завода было много людей, увидев нас, катящих бочку к дыре в заборе, немец начал стрелять из пистолета в нашу сторону. Что  было в бочке, мы не знали, но она была большая и тяжелая. Спасло нас только то, что конь пугался выстрелов и не стоял на месте. Мы залегли за бочку, потом бросили её и поползли к дыре в заборе. 

А дома и я и «Колятик» получили «по полной программе», так как никто не знал, где мы болтаемся. Время ведь было очень не простое. Сколько погибло или стало инвалидами моих сверстников–не пересчитать. 

Для меня у бабушки была специальная хворостина. Она не била ею, а только приговаривала и причитала. Надо сказать, что ни тётя Катя, ни бабушка нас никогда не били. Как, правило, был обстоятельный разговор, и на этом все заканчивалось. Повторять нравоучение у нас принято не было. Они все–тётя, сестра, соседка и бабушка–сидели несколько часов в погребе, ожидая нас. В городе была постоянно слышна стрельба, взрывы. Хотя было совершенно не понятно, кто и в кого стреляет.

Как только немецкие части вступили в Корочу, назначенный комендантом города староста нашей улицы (хромой Кузьма Ермоленко), расселил немецких солдат и офицеров по домам. Всех жителей выгнали в сараи, погреба, пристройки, коровники. Нам повезло–нас оставили в маленькой комнате и сарае. Хорошо, что это было лето. Немцы жили в нашей большой комнате, выбросив оттуда все, что только было можно. На пол они постелили солому, накрыли ее брезентом и спали, не раздеваясь.
 
Вшей, блох и клопов вначале принесли немцы, которые жили в большой комнате. Когда они ушли, там поселились венгерские солдаты. Спали все на одной соломе, а потом венгры ее поменяли. Когда пришли наши войска большую комнату занимали красноармейцы. После ухода венгров они всю солому сожгли и постелили на пол пахучее сено.

Во время войны народ мучили блохи, клопы и, особенно, вши головные и нательные. Тётя Катя и бабушка мыли головы с какой-то травой, золой. С клопами тётя боролась народным способом. Ножки кровати опускались в консервные банки с керосином или бензином. Считалось, что клоп никогда не полезет через керосин или бензин. Но народ рассказывал, шутя или серьёзно, что клоп по стене взбирается на потолок и оттуда «пикирует» на постель. Каждую неделю мы выносили во двор две кровати и обжигали факелом из керосина или бензина (кровати были железные). Блох отгоняли полынью, которую рассыпали по всем комнатам. 

Сложнее была борьба со вшами. Мы чуть не каждый день снимали все свое белье и давили вшей в складках, особенно в резинках на трусах, и проглаживали белье раскалённым утюгом.
 
До прихода наших войск тётя стригла меня своими большими портняжными ножницами (она была портниха), рядами, как овцу. Забегая вперед, скажу, что когда в конце августа или начале сентября 1943 года приехал брат Вася (он с 1937 по 1943 год с двумя тётями жил  в городе Малоархангельске Курской области), и он и я стриглись в парикмахерской только наголо.
 
Парикмахерская была в маленькой комнате полуразрушенного дома, напротив бывшего кинотеатра, рядом со столовой.  Вместо кресла был обычный стул. Над столиком висел мутный осколок когда-то большого зеркала. Из инструментов лежали две или три опасных бритвы, ножницы и ржавая машинка для стрижки волос. 

Перед походом в парикмахерскую мы дома мыли голову кусочком хозяйственного мыла, которое где-то доставала тётя Катя, а после стрижки нам еще раз дома мыли головы жидким зелёным мылом. Запах у этого мыла был специфический. Бабушка стричь сестру Валю наголо не хотела. Она без конца копалась в ее волосах, отлавливая паразитов.

…После того как немецкие войска ушли на Восток, в городе разместились венгерские солдаты. Комендантом  города остался немецкий офицер. Через некоторое время заработал наш базар. Прилавки были грубо сколочены  из горбыля. Навесы над прилавками были с огромными дырами, и практически не спасали людей от дождя. 

Появилась масса, как сказали бы сейчас «бизнесменов», инвалидов, играющих в "веревочку" или  "цепочку" на деньги. Делалось это так. На куске картона или фанеры игрок быстрым движением рук беспорядочно укладывал связанную в кольцо цепочку от часов ходиков или длинный шнурок. Запомнить, как уложена цепочка (шнурок) было невозможно. Все делалось очень быстро и ловко.
 
В центре цепочки оставлялось свободное пространство. На кон ставилась определенная сумма. Играющий ставил палец в свободное пространство, и игрок тянул на себя цепочку. Если  палец игрока оставался в кольце–он  выигрывал, если цепь или шнурок проскакивали  мимо пальца-проигрывал. Обыграть этих жуликов было невозможно, как бы игроки  не следили за укладкой цепочки или шнурка. До войны на нашем базаре таких «фокусников» никогда не было. Говорили, что эти игры принесли из тюрем бывшие уголовники.
 
Примерно тогда же появились «наперсточники». Зевак около них всегда было много. Некоторые мужики пробовали играть с ними, но, как правило, всегда проигрывали. Игроки настолько ловко и быстро перемещали по фанере или картону наперстки, что уследить за ними и угадать где шарик,было невозможно.

На базаре продавали всякий ширпотреб. Сейчас бы сказали–«блошиный рынок». Там было все: иголки, нитки, самодельные мыло и спички, зажигалки, сделанные из гильз от патронов. Продавали какие-то железные запчасти, гребешки, гребенки, кресало. Ходовым товаром были «лампы»-сделанные из гильз от снарядов, сахарин, тряпье. Все продавалось, все покупалось, все менялось.
 
С утра до вечера на базаре толкался контуженый матрос. Все звали его «полундра». Связно говорить он не мог, но кричать на весь базар:
-Полундра!  Вашу мать…,- мог прекрасно. Ходил  он в порванном бушлате, грязной бескозырке, черной от грязи тельняшке, обросший. Где он жил, были ли у него родственники, я не знаю. Но я никогда не видел его пьяным.

Если в июне 1942 года толпы беженцев шли на Восток, то через некоторое время на Запад потянулись колонны наших военнопленных красноармейцев и командиров. Конвоировали их не немцы, а наши предатели, как их называли «власовцы». Свирепствовали они ужасно-были хуже немцев. 

У каждого из них, кроме оружия, была плетка из толстого черного провода. Пленных подгоняли прикладами, а за малейшее неповиновение избивали плетками до крови. Мы видели, как больного или раненого, он не мог самостоятельно идти, расстреляли здесь же на обочине дороги, на улице Дорошенко. Я не знаю, кто и где его потом хоронил.

На выгоне (пустырь между селом Погореловка и городом) немцы устроили временный лагерь для наших военнопленных. В начале июля 1942 года сюда за колючую проволоку сгоняли захваченных в плен красноармейцев и командиров. Всего их было несколько сотен человек, а может быть и больше. В тридцатиградусную жару пленным не давали ни еды, ни питья, а умерших от голода, ран, а также расстрелянных за неподчинение, складывали в повозки и, как рассказывали люди, ночами вывозили куда-то в район Белой горы.
 
Условия в лагере были невыносимые. Военнопленные всё время находились на ногах, лежали лишь раненые, им не оказывали никакой медицинской помощи. Воду привозили в бочке на лошади. Когда приезжала бочка, а жара стояла ужасная, нельзя было без боли смотреть, как за кружку или флягу воды, люди буквально убивали друг друга. Жители города, близлежащих сел через ограду бросали военнопленным хлеб, сало, огурцы, фляжки с водой. Мы с ребятами тоже пытались через колючую проволоку передавать пленным воду в бутылках, но «власовцы» криками, а иногда и выстрелами вверх, отгоняли нас.
  
Люди рассказывали, что некоторые местные жительницы, с разрешения коменданта лагеря, в качестве «родственников» или под видом «невест» забирали военнопленных к себе домой.

...Недавно в интернете я прочитал, что на месте где был этот лагерь,9 мая установили памятный камень...
 
До сих пор не могу забыть, как в саду нашей соседки, старенькой учительницы Е.А.Черноглазовой, пленного заставили вырыть себе могилу и тут же убили. Наверное, кто-то в лагере сказал, что он коммунист или политработник. Он был маленького роста, заросший, грязный, плакал, становился на колени, что-то говорил о детях. Где мы прятались, что нас «власовцы» не видели–не помню. 

Позже, когда в город  пришли венгры, мы с ребятами из зарослей бурьяна и кустов видели, как венгерская жандармерия в саду детского дома, за небольшим курганом, расстреляла цыганский табор. Расстреляли всех-мужчин, детей, женщин, стариков, якобы, за то, что цыгане увели у них несколько лошадей. Перед расстрелом жандармы заставили цыган выкопать себе могилу. 
                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                     
После этого я еле пришел домой. Тётя Катя рассказывала, что я был очень бледный,  два или три  дня ничего не кушал. Была рвота. Так тяжело повлияла на меня картина расстрела табора цыган, хотя я до того уже видел много смертей. Я и сейчас отлично помню место, где находится этот курган.
 
Когда я учился в восьмом классе, у меня на затылке появился клок седых волос. Пожалуй, я слишком рано стал седым, потому, что видел для своего возраста, а мне было тогда 12 лет, слишком много ужасов.

В сентябре 1942 года новые городские власти (в городе был бургомистр) открыли школу в небольшом одноэтажном доме  напротив входа в храм Рождества Пресвятой Богородицы.  Дома решили, что лучше мне ходить в эту школу, чем бродить с ребятами по городу и базару. Сколько было классов, я не помню, да и учеников было мало.

Ввели урок «Закон божий», заставили выучить молитву «Отче наш» (я помнил её с малых лет, когда с сестрой ходил к бабушке-маме отца). Перед началом уроков мы всем классом читали ее и молились. Занятия проводил с нами батюшка. Он же проводил с нами занятия по географии, истории. В «учебнике» географические карты были полностью изменены. СССР на них уже не было. Когда и где были отпечатаны эти учебники мне неизвестно. 

Писать нас учили почему-то со знаком «ъ». Письменных принадлежностей не было. Вместо тетрадей мы писали бледными фиолетовыми чернилами на каких-то советских книгах между типографскими строчками. Какие предметы были еще-я забыл. К счастью, ходили мы в эту школу недолго.
                          
Территория детского дома  (рядом с которым мы жили) была превращена в лагерь для наших военнопленных и евреев. Евреи ремонтировали дороги. У каждого из них на одежде было написано белой краской JUDE. Охраняли лагерь венгерские солдаты. Наш огород от двора детского дома отделяли жиденький забор из досок, колючей проволоки и густые заросли малины. Она разрослась выше человеческого роста.

Надо отдать должное венграм–они относились к нашим пленным и населению более гуманно, чем немцы. Например, заступая на пост, часовой мог поднять колючую проволоку напротив нашей малины, и пропустить пленного к ближайшим домам, чтобы он мог попросить у жителей какую-нибудь еду, воду. 

Знаю, что было только одно условие: пленный должен был вернуться до момента смены часовых и тогда он возвращался в лагерь без проблем.  Если кто-то не мог вернуться в условленное время, он лежал в малине, ожидая «своего часового».

Когда лагерь ликвидировали, от нашей малины практически ничего не осталось–всю сломали и вытоптали. О побегах из этого лагеря я ничего не слышал, хотя для этого были все условия.

Как ни странно, но красивое здание бывшей женской гимназии во время боев, прихода немцев и венгров осталось целым. Или его не успели, или просто  не хотели  разрушать. Венгры устраивали там вечера танцев в зале, над которым был балкон. С этого балкона, мы с ребятами, проникнув внутрь гимназии через подвал или окна, плевали и бросали окурки на танцующих внизу венгров и наших девушек, которых приводили венгерские солдаты. Иногда нам за это хорошо влетало от охраны.

Перед уходом из города  немцы (а может быть и венгры) здание бывшей женской гимназии сожгли. 

В 1942 году я, подражая старшим ребятам, попробовал курить. Поскольку ни папирос, ни сигарет или даже простой махорки не было, курили мы «бычки». Делалось это так –на палочку внизу крепилась обычная игла. Увидел на земле окурок, накалываешь его на иглу, затем складываешь в пакетик. Вылущивали из окурка остатки табака, просушивали его, и можно было курить. Так и собирали на папиросу или «козью ножку».

Дома запах табака от меня почувствовали сразу же, был серьезный разговор, но мы с ребятами все равно потихоньку курили. Один раз у оврага мы увидели открытую венгерскую машину. Внутри ее лежала коробка с сигаретами. Венгров вблизи не было, и коробка быстро оказалась у нас.
 
В овраге мы ее открыли и удивились–таких сигарет никто из нас никогда не видел. Они были в золотой обертке, в красивых пачках, ароматные. Мы спрятали коробку в какую-то яму и потом потихоньку наслаждались этими сигаретами. Если бы мы попались на воровстве–нам всем был бы конец, ибо за воровство могли убить на месте, или основательно избить. Я закурил в 1942 году и курил почти двадцать лет.

Бои на Белгородском направлении шли непрерывно. То наши войска шли вперед, то вынуждены были отступать. Зимой 1943 года я попал в несколько историй, которые могли для меня окончиться трагически. 

В одном из разрушенных домов, недалеко от школы и городского сквера, ниже Дома культуры-это была типография нашей районной газеты «Колхозная жизнь», мы с ребятами нашли на полу шрифт. Здесь же была пустая металлическая коробка от пулеметных лент. Мы стали набивать ее шрифтом, толком еще не зная, зачем он нам нужен. Кто-то из ребят сказал, что будем печатать книгу.

Выходим из здания, а навстречу немец. Увидел у нас в руках коробку от пулеметных лент и поманил пальцем к себе. Заставил открыть коробку, а я взялся ему объяснять, что это шрифт и что мы будем печатать книгу. Он долго рассматривал литеры, пытаясь понять, что это такое. Потом до него, наверное, дошло, что это не патроны. Или немец попался тупой, или я уж очень убедительно все ему объяснил, но он бросил литеру в коробку и жестом показал нам, что мы можем идти и отпустил нас.

Хотя все могло быть иначе.  Нас могли обвинить в чем угодно, в том числе и печатании листовок, передаче шрифта партизанам. Но никаких листовок против немцев, за время оккупации, я в городе не видел. До оккупации города  немцы с самолета разбрасывали листовки.  Я читал их. Немцы предлагали нашим солдатам сдаваться в плен. Помню, что в них было написано: «Штыки в землю! Прочти и передай товарищу!» и нарисована свастика, от которой убегают наши солдаты.

Вторая история была дома. У нас в большой комнате жили немцы. Немецкий офицер  сидел около печки и сжигал топографические карты. Я был рядом и попытался из кипы карт вытащить одну, чтобы просто посмотреть. Раньше я их не видел. Теперь я понимаю, что на ней была нанесена оперативная обстановка. Карта была разрисована цветными карандашами.

Немец посмотрел на меня со злостью и так подозрительно, что я тут же получил от него по шее. Хотя никаких мыслей у меня в тот момент не было–передать карты нашим военным или партизанам. Местность не была приспособлена для ведения партизанских операций. Крупных лесных массивов, железной дороги и хороших автомобильных дорог в нашем районе не было. 

И еще одна история–это уже серьезнее. Когда немцы ушли у нас в большой комнате на полу ночевали венгры. Как только они совсем ушли из дома, я заглянул в комнату и на подоконнике увидел, как сейчас бы сказали «растяжку». У окна висели часы ходики с гирьками и цепочкой. На краю подоконника стояла ручная венгерская граната фугасного действия. Тогда я уже разбирался в них.
 
Она была темно-красного цвета, похожа на современную банку с пивом, но меньше по высоте и объему. Чека из  кусочка кожи или кожзаменителя, была выдернута, но  не до конца, а граната обмотана часовой цепочкой. Расчет был простой, ходики потянут цепочку, та опрокинет гранату с окна на пол, и взрыв в комнате обеспечен. Стену могло и не повредить (наш дом был кирпичный), а все окна взрывной волной могло выбить. Если бы кто-то из нас потянул цепочку, конечно бы погиб, да и пожар мог начаться.
 
Я, придавив взрыватель и чеку пальцем, размотал цепочку.  Вышел в огород  за сарай и чтобы никто не видел, бросил гранату подальше, насколько мог, от дома. Бросать венгерские гранаты меня научили старшие ребята, а мне тогда еще не исполнилось 13 лет! На взрыв гранаты никто не обратил внимания–стрельба и взрывы были слышны постоянно. Дома об этом я никому не сказал. 
 
И снова я забегаю вперед. Когда в августе или в первых числах сентября 1943 года Вася вернулся в Корочу, я сказал ему, что у меня в сарае спрятана венгерская граната (я спрятал её ещё зимой) и он может бросить её в огороде. Он согласился, и после моего инструктажа мы пошли с ним в огород и он бросил её гораздо дальше, чем бросал я. Перед броском мы убедились, что на соседних огородах и во дворе детского дома нет людей.   
                 
…Во время оккупации меня мучили фурункулы и карбункулы шеи и спины. Тётя Катя прикладывала мне на шею ошпаренные кипятком листья подорожника для очистки ран от гноя. Мазей, лекарств и бинтов не было. Перевязывала шею какими-то тряпками.
 
Простуда тогда лечилась просто. Горчичников и банок у нас не было. Разводили сухую горчицу, смазывали тряпки, прикладывали к спине и забинтовывали теплым шерстяным платком, пока я не начинал кричать от жжения и боли.
 
В венгерский госпиталь  практически никто из людей не обращался. Да там и не принимали население. Все лечились народными средствами дома, кто, как умел, что знал раньше, или слышал от соседей.

В середине зимы наши войска стали оттеснять немцев за Белгород в сторону Харькова. Немцы готовились к отступлению, но сопротивлялись. На крыше детского дома (он был двухэтажный) они сняли несколько листов железа и посадили там наблюдателя с биноклем, а несколько больших орудий поставили во дворе детского дома и в саду. 

Огонь вели в сторону Бехтеевки  за речку, откуда по их расчетам, наверное, должны были идти наши войска. На время стрельбы тётя прятала нас с сестрой  в яму, в которой зимой хранили картошку для посева весной.  Она боялась, что наши наблюдатели могут засечь точку, откуда ведется стрельба из орудий, и мы можем попасть под обстрел.

На выгоне, где был лагерь для пленных, немцы установили несколько своих минометов. Потом мы узнали, что солдаты и народ звали их «Ванюша».  Когда они ночью стреляли, вой стоял жуткий, как от нашей «Катюши». Здание детского дома, как это ни странно, осталось целым. Его не взорвали и не сожгли. Но целых стекол осталось мало.<br style="font-family: 'Times New Roman Cyr', 'Times New Roman'; font-size: 17.27272605895996px; line-height: no

03.11.2012 в 08:29

Присоединяйтесь к нам в соцсетях
anticopiright
. - , . , . , , .
© 2011-2024, Memuarist.com
Idea by Nick Gripishin (rus)
Legal information
Terms of Advertising
We are in socials: