5 ноября.
Три дня с 31 октября по 3 ноября был в Черноголовке (45-50 км от Москвы). Собирал материалы для нового очерка-главы. От метро Щелковская автобус больше часа бежит среди сосновых и еловых лесов и вдруг сразу — девятиэтажные башни, асфальтовые панели — город, вернее городок. На круглой лесной поляне несколько десятков корпусов. Черноголовка — город институтов Академии наук СССР. Здесь находится институт физической химии (2000 сотрудников), институт физики твердого тела (500 сотрудников) и др. в том же роде.
Назвать Черноголовку красивой или хотя бы стройной едва ли возможно. Возникла она в 1958 году, когда в архитектуре доживал еще свой век сталинский ампир. Гостиница и несколько первых домов еще хранят на себе черты архитектурной эклектики — завитушки и скругленные окна. В те же годы для начальства выстроили несколько двухэтажных семейных коттеджей. Они стоят и ныне, эти маленькие крепости у самого леса, спиной к разросшемуся и совершенно безликому, бесцветному городку. История Черноголовки проста: Институту физической химии АН СССР понадобился полигон для испытания каких-то взрывных устройств. Полянку в лесу, которая для этой же цели служила прежде Министерству авиации, передали академикам. Для взрывников построили несколько домов, к ним еще что-то пристроили. И еще что-то. Позднее институт создал свой постоянный филиал. Городок рос безо всякого общего плана и расчета. Только одно в нем оставалось неизменным: основатель Черноголовки волевой администратор доктор технических наук Дубовицкий (сейчас ему уже под 70) из страха потерять единовластие, не давал городу стать советским. Город остается академическим, и всеми проблемами вплоть до обмена квартир и починки канализации, ведает зам. директора института физической химии. Даже больница, магазин (единственный в городе) и почта находятся на балансе института. Несмотря на преклонный возраст, Дубовицкий, которого горожане зовут не иначе как «Царем Федором Иоанновичем», крепко держит власть в своих руках. В соответствии со вкусами «царя»-зам.директора в городе, где обитают 10000 жителей, ничего не построено для отдыха и удовольствия людей. Тут нет ни кафе, ни ресторана, ни теннисных кортов, ни бассейна. Только жилье и корпуса институтов, укрывшиеся в лесу. Есть, правда, дом ученых с кинозалом, но членами «Дома» могут быть только кандидаты и доктора наук. За каждым членом закреплено определенное кресло в кинозале, так что остальные обитатели городка могут приобрести в кассе только те билеты, что случайно остались от «подлинных» ученых.
В этом четком разделении на ученых подлинных (т.е. остепененных) и неподлинных-рядовых — вся суть жизни городка. Черноголовка иерархична во всех своих элементах. Руководители, как уже говорилось, обитают в «семейных» коттеджах, доктора наук, завлабы — в довольно благоустроенных квартирах, неостепененные и м.н.с. — в общежитиях. Переместиться из худшего жилья в лучшее можно, только заручившись ученой степенью и благоволением начальства. У ершистого кандидата при этом меньше шансов получить квартиру, нежели, например, у покладистой продавщицы из магазина или у секретаря зам.директора.
В той же иерархической последовательности распределяются и остальные блага. Магазин снабжается из довольно скудных районных источников. Но 40 руководящих сотрудников института получают «заказы» — довольно дорогие (40-50 р.), довольно дорогие наборы продуктов, которые им привозят из Москвы (ГУМ). Остальные вынуждены брать на плечи рюкзаки и раз в неделю ехать на автобусе в столицу в поисках пропитания, а особенно в поисках дефицитного мяса. Но для основной массы жителей — лаборантов, м.н.с., технических работников, зарабатывающих 98-105 рублей в месяц, и это недоступно. Поездка в город (два рубля только на автобус) для них — дорогое удовольствие. Этим беднякам от науки приходится довольствоваться тем, что могут они приобрести в здешнем убогом магазине. (Зарплата кандидата наук 280 руб., доктора-завлаба — 500 рублей в месяц)
Вертикальная общественная архитектура Черноголовки во всех элементах повторяется снизу доверху. Она особенно откровенна в местной школе. Школа тут особенная — база Академии педагогических наук. За проект ее архитекторы даже премию всесоюзную получили.
По свидетельству учителей, однако, в школе царит невероятный хаос. Ходят в нее дети научных работников и дети из окрестных деревень. Две эти группы решительно не сливаются. Больше того, они пребывают в состоянии постоянной войны. Потомки интеллектуалов, более просвещённые и начитанные, самоутверждаются за счет наследников хлеборобов на уроках, крестьянские дети в свою очередь не остаются в долгу на переменах. Драки, оскорбления, клички, взаимные унижения всякого рода — все это кипит, бурлит в стенах школы и выплескивается затем в городские квартиры и деревенские хаты.
Что же, однако, говорят о своем городе сами жители?
Александр Евгеньевич Шилов, доктор химических наук, профессор, 45 лет. Один из двух заместителей директора института. В Черноголовке с 1962 года. Владелец коттеджа с гаражом, автомобилем, городским телефоном и др. благами. Женат. Имеет сына и большую собаку.
— Первоначальная идея — создать поселок, где ученые жили бы на природе, освобождённые от городского шума и городских забот — очевидно, была плодотворной. Директор Института академик Н.Н.Семенов долго не мог найти подходящего заместителя для работы в Черноголовке. Я вернулся в то время из Англии. Мне нравилось жить в коттедже, как в Оксфорде, поэтому я согласился сюда поехать. О частной жизни городка я знаю мало. Мы с женой стараемся ни с кем из здешних не общаться. Но кое-какие перемены за минувшие годы все-таки можно отметить. Простроено много зданий, хотя город выглядит неуютным, в архитектурном отношении он совершенно не удался. Сейчас тут 10 тысяч жителей, предполагается довести число жителей до 30 тысяч. Те, кто проектировали город, мало думали об удобстве ныне живущих, но еще меньше о судьбе будущих поколений. У научных сотрудников, приехавших в начале 60-х годов, подросли дети. Куда им идти после школы? Единственное место работы у нас — НИИ. Не обращая внимания на вкусы и склонности своих детей, родители пихают их на химические и физические факультеты университета. Цель одна: выучатся, вернутся и любыми правдами и неправдами пусть влезают в институт физической химии. Ведь тут квартира! Так постепенно в институте сменяется характер исследователей: если раньше шли сюда те, кого влекла наука, то теперь уже много тех, кто работает в лаборатории из-за того, что рядом квартира. Как развязать узел роковой для института и для науки и, в конце концов, даже и для этих самых липовых физиков и химиков — никто не знает. Да никто об этом и не думает…
Алла Константиновна Шилова. 40 лет, кандидат химических наук, жена профессора Шилова.
— Обстановка в городе резко ухудшилась после того как у нас построили приборостроительный завод, и в город влились 3 тысячи рабочих. Раньше у нас было чисто, никто не смел бросить на тротуар окурок или пачку от сигарет. Теперь — грязь. Завод втягивает все новых и новых парней из Ногинска, им квартиры без очереди дают. Эти кудлатые юнцы с транзисторами в руках — как правило — хулиганы.
Говорит Герц Ильич Лихтенштейн — 41 год, доктор химических наук, здесь с 1966 года. Женат, есть один ребенок. Лихтенштейн — автор международно известных работ. Его монография переведена в США. Представлен на Государственную премию.
— Моего десятилетнего Митю в школе не раз избивали. Мальчишки кричали ему «жид». Мы живем замкнуто. Мне не хочется приглашать к себе сотрудников. Все разговоры в городе неизбежно скатываются или к болтовне о тряпках (женщины) или к перемыванию чьих-то косточек, или к лабораторным делам (мужчины). Открывать свой внутренний мир в нашем узком мирке небезопасно.
За пределами лаборатории — скука. Жизнь томит людей, особенно молодых, однообразием. В поисках новых впечатлений или хоть какого-то разнообразия черноголовцы нередко бросают свои семьи, детей. Новые браки также малоосмысленны, как и прежние.
Рудольф Иванович Гвоздев, 36 лет, кандидат наук, физико-химик. Женат, двое детей 3 и 5 лет. Здесь с 1963 года. По отзывам руководителей лабораторий чрезвычайно трудолюбивый и энергичный исследователь.
— А мне здесь нравится. Не хочу жить в Москве. Люблю природу. По утрам бегаю трусцой по окрестным лесам, а зимой — лыжи. Скучать некогда: в лабораторию прихожу в 9 утра и не ухожу до 9 вечера. Работы много, и она мне интересна. Но в Черноголовке действительно многие скучают, томятся. Тяжело то, что знаешь: уехать отсюда очень трудно, почти невозможно. Квартира держит. Институт считает квартиру своим достоянием. Хочешь обменять квартиру — только через суд. Без скандала никто еще жилье свое не обменял. К тому же дирекция требует, чтобы приезжали на твое место только молодые люди. В Черноголовке стариков считают балластом.
Лаборанты и м.н.с. берутся за диссертацию почти исключительно из-за бедности. Другой возможности зарабатывать больше в институте нет. Будешь 20 лет лаборантом, будешь 20 лет получать свою сотню. Из-за этого в науку идут и способные, и не способные, и такие, от которых науку следовало бы держать на расстоянии пушечного выстрела.
За пределами лаборатории мы, научные сотрудники, стараемся не встречаться. Раньше, лет 8-10 назад ходили друг к другу, теперь личные связи распались. Повторять за чайным столом то, о чем каждый день говоришь в лаборатории — не хочется.
Гвоздева очень интересует его научная работа — фиксация азота. Область эта сейчас активно разрабатывается в разных странах. Рудольфу Ивановичу хотелось бы потолковать с коллегами зарубежными об этом главном деле жизни. Но для него — рядового кандидата наук такие контакты невозможны. Вот те, с кем он хотел бы обменяться научной информацией: Чарлз Микена (30-32 г., Флоридский университет); Харди (химико-технический институт Дюпона); Леонард Мартинсон (Техасский университет) — сотрудники лаборатории по фиксации азота в университете штата Охайо.
Особенно хотелось бы переписываться с Чарлзом Микеной, с которым Гвоздев виделся в Москве. Интересно, что там у Чарли? Какие идеи? Но письма кандидата наук Гвоздева в США идут через иностранный отдел Академии наук СССР (отдел КГБ), «идут» эти письма месяцами, ответ приходит через полгода, когда уже и интерес к этому ответу пропал и вопросы, о которых писал, устарели. Если же в письме напишешь что-то личное, письма и вовсе пропадают. В Черноголовку Микена, как и любой другой иностранец, приехать не может. А Гвоздеву за границу в командировку попасть почти невозможно. Он, конечно, подает так называемые заявки в АН СССР, но все его заявки бросают в корзину. Если бы даже начали «оформлять», то надежды выехать — почти нет. Для поездки надо получить согласие в двух парткомах Черноголовки (сначала партком института, потом общий партком Ногинского научного центра), затем надо, чтобы утвердили в парткоме физико-химического института АН в Москве и пропустили в райкоме партии Ленинского района г.Москвы. Где-нибудь, как правило, «машина» начинает буксовать, какая-то инстанция кандидата проваливает. Вот и ездят за границу одни генералы от науки…
Рассказывает Александр Иванович Котельников, 28 лет, защитил диссертацию в 1974 г., год назад. Зарплата — 175 рублей, живет в общежитии.
— Жена у меня врач, очень тоскует. Да и другие тоже стремятся вырваться, о скуке, одиночестве твердят. А я уезжать не собираюсь. Во-первых, работа интересная, а во-вторых, я — сын офицера, с раннего детства мотался по военным городкам, где ни у кого ни родных, ни друзей нет. Так что здешние условия меня не угнетают. Привык. Дружу с тем же, с кем служу. Соберемся дома и о том же толкуем, о чем в лаборатории. А о чем еще говорить? Художественную литературу читать некогда. Времени хватает только на «Литературную газету». В лучшем случае заглянешь еще в «Иностранную литературу»…
Говорит Евгений Николаевич Фролов, 32 года, кандидат физических наук, женат. Профессор Лихтенштейн относит его к самым талантливым сотрудникам своей лаборатории.
— Тоска время от времени заедает. Тогда еду в Москву, вмешиваюсь в толпу, вливаюсь в городской шум. Такой «зарядки» хватает на неделю. Жена еще хуже переносит атмосферу Черноголовки. Но уезжать отсюда не собираемся. Работа интересная. Да и квартира, где ее снова получишь? В Черноголовке каждый на виду у всех. Живем как в стеклянном доме. (От автора: скорее всего Евгений Фролов по молодости и незнакомству своему с отечественной литературой никогда не слыхал о романе своего тезки Евгения Замятина «Мы» и слова о стеклянном доме вырвались у него случайно).
Иногда мне хочется побыть одному, — продолжает он, — уединиться, чтобы подумать о своих научных делах. Но сделать это негде. В квартире ребенок, жена; на улицу выйдешь — все знакомы, сейчас же вовлекут в пустую болтовню. Вот и остается уехать в Москву и бродить по улицам. Лучший вид одиночества — в толпе.
…Общественное мнение у нас более жесткое и неумолимое, чем в большом городе. Мнение это устойчиво и заставляет большинство рядовых сотрудников жить по строгим предписаниям. Например, считается, что пристойно сидеть 12 часов в лаборатории и непристойно гулять со своим ребенком или просто так «без дела» гулять по лесу. Мне кажется, что если бы у нас открыли ресторан, он быстро прогорел бы. Научные сотрудники боялись бы появляться в нем, чтобы не раздражать «общественное мнение»…
Такова Черноголовка, город советской науки, истинное дитя своего времени, дитя 70-х годов XX века, дитя НТР.
Разговаривать с Александром Евгеньевичем Шиловым — доктором химических наук, профессором, заместителем директора института физической химии было очень интересно. В свои 45 он еще не успел окостенеть внешне. Долголетнее пребывание в Англии тоже оказалось благодетельным для его манер. Кроме того я был в его Черноголовском коттедже гостем, перед которым ему хотелось казаться человеком просвещенным. Но главное для меня было не в его рассказах о научных знаменитостях, с которыми его сводила жизнь, а комплекс его общественно-политических концепций, который он охотно выложил перед заезжим писателем. Взгляды его привлекают не оригинальностью, а как раз полным отсутствием оригинальности. Десятки и сотни профессоров просвещенных, независимо от области их научных интересов, говорят в дружеском или приятельском кругу примерно то же самое. Профессор Шилов — типичный «просвещенный». У него партбилет в кармане, он ездит по загранкомандировкам, в той или иной форме ему, как администратору, приходится иметь дело с КГБ. Но в гостиной, для своих или для интеллигентного гостя, его моральное и политическое кредо выглядит следующим образом (запись почти дословная):
— Свободы печати у нас нет. А нужна бы, очень даже нужна. Пресса, литература — зеркало страны. Надо видеть себя в неискаженном зеркале… Коллективизация.… Да, конечно, у нас кризис сельского хозяйства. Но неужели это правда, что Сталин нарочно разорил деревню? Вы так думаете? Мне эта мысль не приходила в голову. Но похоже на это… Пьянство у нас повсеместное… Рабочие работают с каждым годом все хуже и хуже.… Все воруют…
— Но вместе с тем, все-таки постепенно всё улучшается. Вот видели с женой недавно в театре Любимова пьесы «Деревянные кони» и «Пристегните ремни». Раньше за такие пьесы арестовывали, а теперь.… Раньше от голода люди в стране мёрли, а теперь хлеб для народа покупаем за границей. Голода не допускают.… Да, много, конечно, недостатков, но ведь не станете же Вы отрицать побед Октябрьской революции? Ведь они-то, победы эти неоспоримы…
Приходит жена. Алле Константиновне 38 лет. Спортивна, хорошо одета. В руках томик «Жизни Христа» на французском языке. Муж обращается к ней за сочувствием: «Вот Марк Александрович некритически так относится к Западу». Алла Константиновна всплескивает руками: «Как можно? А Чили, Гитлер, а Индонезия, где убили 10 миллионов коммунистов?» Пытаюсь вставить, что Индонезия не Запад, а я не сторонник Гитлера, но остановить негодование Западом почти невозможно. (Хотя, если бы снять с миловидной хозяйки ВСЕ, купленные на Западе части туалета, мы присутствовали бы при очаровательном стриптизе). Профессор, недавно вернувшийся из США и собирающийся в Швецию, тоже кипит негодованием:
«Я бы ни за что не хотел бы оказаться гражданином Америки, Франции или Англии. Французы убили миллион алжирцев. А американцы — что они делали во Вьетнаме! И англичане тоже хороши. Свобода у них только для вида. Можете болтать в Гайдпарке, а власть все равно у буржуазии…»
Рассказываю о судьбе моего литературного героя Николая Ивановича Вавилова, умершего в тюрьме от голода. Шиловы негодуют. Лысенко — гад. Рассказываю об А.А.Фадееве — сожалеют, понимают. Да, нехорошо получилось. О Сахарове — нехорошо сделали академики, которые подписали против него письмо. «Я бы подписывать такое не стал» — говорит профессор. «Еще как бы стал!», — откликается жена, — был бы академиком, подписал бы как миленький» Шилов кивает, он дважды баллотировался в члены-корреспонденты АН и оба раза его прокатили. Теперь он почти горд этим. «Но все-таки он нехорошо делает, Сахаров, что обращается к Западу — там ведь нас ненавидят…» — «А к кому ему обращаться? — парирует жена, — ведь другого пути сказать о наших безобразиях нет…»
Алла Константиновна вообще несколько радикальнее мужа. Она из бедной семьи и прожила тяжелую юность, о которой ее муж — сын академика не имеет представления. Шилов готов согласиться, что Сахарову негде было сказать свое честное и правдивое слово, но вот Солженицын (да, он читал все его произведения) хотя и хороший писатель, но озлобился. Достоевский (Достоевского профессор Шилов тоже читает) никогда до такого озлобления не доходил. В США Шилов читал речь Александра Исаевича, обращенную к Конгрессу. Там Солженицын говорит, что социализм всегда бесчеловечен. — «Ну, разве это верно? Ведь все улучшается постепенно. Писателям, конечно, пока худо.… Но со временем… к этому все идет…»
— Я оптимист, — поясняет Александр Евгеньевич, — вижу недостатки, но надеюсь на лучшее. И не я один. Вот мы с женой ездили по Волге, были на Украине. Помнишь того тракториста? Ведь ни одного дождя не было за лето. Но тракторист спокоен, голодать не придется, хлеб купят, завезут. И те два браконьера на Волге, тоже одобряли нашу политику, помнишь?»
Наш разговор несколько странен, кажется, Шилов оправдывается (так, во всяком случае, это звучит интонационно), оправдывает свой коттедж с коллекцией дорогостоящих картин, свою высокую должность, свой автомобиль в гараже. Он даже обращается за поддержкой к стоящему на трюмо портрету пожилой дамы. Бианка Чубар — русская эмигрантка, живет в Париже. Это их друг. Любит родину, часто приезжает в Москву. Оптимистка, сталинистка, ругает Жискара Дэстена [Жискар д’Эстен (род. 1926 г.)— президент Французской республики в 1974 — 1981 годах]
— Ну, насчет Сталина мы с ней не согласны, конечно, но вот ведь, человек живет на Западе, в Париже, знает цену своей загранице и тем не менее…
Мы говорим о партии. Член КПСС, профессор понимает свою зависимость. О партии он говорит как-то стеснительно: «Если вступаешь в какую-то организацию, приходится соглашаться с ее принципами… Конечно, могут заставить…»
Да, могут заставить сделать что-нибудь такое, что будет ему чуждо и стыдно. До сих пор он, профессор Шилов всегда поступал по своей совести. Гипотетически можно представить будущий конфликт между ним и партией, но до сих пор конфликтов не бывало…
Несколько приустав от оптимизма своего собеседника, я позволяю себе заметить, что очевидно он прожил слишком благополучную жизнь. Не худо бы ему побывать денек-другой в шкуре, например, еврея с ощущением второсортности, побывать честным литератором или просто младшим научным в его же собственной Черноголовке. («Да, антисемитизм.… Это еще у нас, к сожалению, бывает»). Но в своем институте он этого не допускал и не допустит…
Нет, Александр Евгеньевич не раздражается на мои наскоки. Корректен. Просто он считает, что я пессимистически смотрю на мир. Он даже готов согласиться с тем, что постоянное его пребывание «в верхах» мешает ему видеть мир в естественных формах и красках. Дружелюбен. Идет провожать меня до гостиницы. А может просто выгуливает собаку. Интеллигентный профиль. Правильная, культурная речь. Благодарит за приятную беседу. Рукопожатие. Подобие улыбки. Расстаемся. Надеюсь навсегда.
Уже войдя в гостиничный номер, я вспоминаю еще один поворот нашей беседы. «Свобода необходима человеку, но свобода ограниченная». Цитирует: «Свобода — осознанная необходимость». Он, профессор Шилов, случись ему встать во главе правительства, не разрешил бы печатать в с ё. «Как, л ю б у ю книгу?! Но ведь есть секс, насилие, пошлятина». Спрашиваю: «А кто станет определять, что дозволено, а что нет?». Мнется: «Может быть Союз писателей?...» О, Господи…
Свободное копирование
