14 августа.
Тырва. Однообразие ритмичной жизни нашей сегодня неожиданно нарушилось. Приехал Юло Вооглайд, красивый викинг с сероголубыми глазами. Мы не виделись с ним ровно год. В прошлом году в это же время он приезжал в Тырву из Тарту, где находится его знаменитая социологическая лаборатория. Тогда он был неотразимо победоносен. Сейчас что-то в нем надломилось. Он держится невозмутимо, но события последних месяцев даже его, сорокалетнего крепыша, несколько смяли.
Первого июля приказом ректора тартусского университета его лаборатория (сорок сотрудников) была закрыта без всяких объяснений. В 12 часов ночи сорок молодых социологов, учеников Вооглайда с факелами и прощальными песнями прошли перед зданием старинного университета. Лаборатория, просуществовавшая девять лет, лаборатория, которую все мои знакомые социологи считали одним из самых заметных очагов этой науки, больше нет.
В чем же дело? Юло считает, что и тартусское и таллинское начальство готовилось закрыть лабораторию давно. Более удивительно, что она просуществовала столько лет, нежели то, что, в конце концов, ее закрыли. Были специальные решения ЦК Эстонии, были предупреждения от тартусских партийных чиновников. Ректор своим приказом только завершил то, что неизбежно должно было случиться. «Он хорошо изучил правила игры, наш ректор, — говорит Юло — и строго следует этой игре». Игра же заключается в том, чтобы ни в коем случае не разоблачать несостоятельности режима и его институтов. Работы социологов обнажали бездарность руководства предприятий, равнодушие рабочих, отсутствие ответственности во всех этажах общественного здания. Цифры и факты в руках социологов вопили об экономическом и духовном упадке Эстонии.
— Но ведь Вы почти ничего не печатали, — говорю я. — Откуда же они узнали о ваших выводах?
— Да, печатали мало. Если бы мы опубликовали свои данные раньше, то лабораторию закрыли бы уже несколько лет назад.
Юло считает, что виноват он сам: много болтал, хвалился. В декабре 1974 года его пригласили выступить в Совмине республики. Он прочитал доклад, открывающий ряд закономерностей экономического порядка. Слушатели промолчали, но он почувствовал — это конец. Они не могут разрешить, чтобы кто-то знал правду о механизме их экономики, их власти, системы их управления.
Одновременно с закрытием лаборатории ректор предложил исключить Юло из партии. Партсобрание первичной организации (на факультете) продолжалось несколько часов. Ректор выступил 21 раз. Но собрание так и не согласилось с ректором и не исключило Вооглайда. Однако, через несколько дней это (в нарушение партийного устава) сделал райком партии, и горком КПСС утвердил решение райкома.
Я спрашиваю Юло, жалко ли ему расставаться с партией. Он отвечает, что беспартийный, он наверняка не сможет теперь работать на кафедрах общественных наук в Университете. Значит, его лишат права преподавать (он читает три курса в ТГУ), попросту лишат средств к существованию. А у него четверо детей… Юло считает, что после изгнания из университета, у него отнимут и ученую степень.
Но расправа со «слишком умным» преподавателем и ученым на этом не кончилась. Уже семь раз его вызывали в КГБ на допросы, продолжающиеся 5-6 часов. От него требуют признания в том, что он участвовал в составлении Манифеста Эстонского Национального Совета (или комитета), который появился в Самиздате в 1972 году. Никакого манифеста он не сочинял, тем более что четыре составителя этого документа подписали свои имена и ныне арестованы.
И, тем не менее, Юло снова и снова вызывают, ему угрожают, на него давят. Последняя встреча со следователем латышом Берзиньшем (не родственник ли известного кагебешника 20-30-х годов?) завершилась, впрочем, забавно. Юло сам задал следователю вопрос: «Не помнит ли он, сколько человек было приговорено к смерти испанской инквизицией?» Латыш удивился вопросу. Юло сказал: «Более ста тысяч взошли на костер за сто лет. Но каждый из этих ста тысяч был осужден только после того, как на суде два человека на Библии присягали о том, что своими глазами видели, как подследственный летал на метле, беседовал с дьяволом или иным образом общался с нечистой силой. Вы же обвиняете меня в сговоре с государственными преступниками, не имея ни одного свидетеля. Не странно ли?» После этих слов, по словам Юло, следователь отошел к окну и, стоя спиной к подследственному, долго стоял у решетки. Затем резко повернулся и пожал ему руку. «Обещаю вам, что вы здесь — последний раз», — на ломаном русском языке сказал он.
Эмоциональный шок, пережитый следователем-латышом не помешал тартусскому КГБ направить ректору университета письмо, в котором говорится, что Вооглайда вызывали в КГБ в процессе следствия по поводу Манифеста Эстонского Национального Совета, но он помешал следствию и не дал нужных показаний. Такого документа ректорату за глаза достаточно, чтобы выгнать Юло Вооглайда с волчьим билетом из университета. И можно с полной уверенностью сказать, что с той характеристикой, которую он получит, его не возьмут ни в одно учебное заведение страны, даже в школу первой ступени.
Да, конечно, он обжаловал решение партийных органов и КГБ. В Таллине, в ЦК КПСС Эстонии создана даже комиссия по его делу. Комиссия заседала уже несколько раз. В чем обвиняют ученого?
Один из сотрудников лаборатории получил от отца-крестьянина 1500 рублей на покупку заброшенного хутора. Вместе с друзьями по лаборатории он отремонтировал развалившийся дом неподалеку от Тарту. Сотрудники-друзья посадили вокруг яблони, убирали вместе картошку. Хутор стал местом совместного отдыха по воскресеньям и праздникам. Там беседовали у камина о науке и искусстве, там знакомые художники развешивали по стенам свои картины. Возле камина на столике лежал журнал, в котором каждый мог записать, какую он сделал работу, о чем думал, какие чувства вызывает у него работа и отдых с друзьями. Случалось, что в журнале появлялись стихи молодого поэта или репортажи несостоявшегося журналиста. «Издание» существовало в двух экземплярах. И вот этот журнал, самовольно выпускаемый, эти вывески картин, не просмотренные предварительно цензурой, и являются главным криминалом для комиссии ЦК. «Как вы могли допустить?» Но самое «серьезное» обвинение, которые высшие партийные бонзы бросили своей жертве, состояло в том, что на камине в общей комнате того самого деревенского дома удалось обнаружить каски советского и немецкого образца. Каски эти (их после войны сколько угодно в лесах и оврагах) служили молодежи для того, чтобы печь картошку. Дело вроде невинное, но партийная комиссия и тут усмотрела подкоп. «А, скажите, Вооглайд, почему это каска советского образца прострелена, а немецкая каска — цела?»
Закрытие социологической лаборатории в Тарту, независимо от того, чья это работа — КГБ или партийных органов, — еще один случай, когда талант, знание, живая мысль подвергаются удушению только потому, что талант и живая жизнь опасны в царстве мёртвых. Разгром «Нового мира», преследование театра на Таганке, исключение из Союза Писателей Максимова, Некрасова, Войновича, Галича, закрытие кафе в ряде научных институтов («Молекула» в Ленинграде, «Под интегралом» в Новосибирске) и сотни тысяч других таких же больших и малых ударов, которые получает отечественная культура — давно уже никого не удивляют. Дурак, тупица, циник, бездарность — это их время, их эпоха, их власть. Юло Вооглайд слишком умен, слишком образован, слишком талантлив для них. «Чем вы будете заниматься, если вас выбросят из Университета?» — спросил я его. — «Я умею плотничать и столярничать», — сказал он. Володя Войнович в такой же ситуации сказал генералу КГБ Ильину: «Я всегда смогу прокормить себя, ведь у меня высший разряд по штукатурным работам». Они, может быть, и не погибнут, эти люди, как не погибает экономист-химик высшей квалификации И. Хохлушкин, работающий в столярной мастерской. Но не погибнет ли культура и наука русская, теряющая день ото дня лучших своих детей?..
Свободное копирование
