14 ноября.
Ездил выступать в Протвино — город-институт в 100 километрах от Москвы. Протвино — русский вариант американского университетского городка. Он в лесу (в 20 км от Серпухова) и весь вместе со своими девятиэтажными корпусами, красивым Домом ученых, торговым центром принадлежит Институту высоких энергий. Его структура четко прослеживается. В качестве ядра — синхрофазотрон, гоняющий частицы с какими-то фантастическими скоростями. А вокруг синхрофазотрона дома, гаражи, магазины, детские сады, научные карьеры и научные склоки. Вся жизнь десяти тысяч обитателей определяется интересами института, а институт плюс город являются частью еще более громадного образования: комитета по атомной энергии при Совете министров СССР. Протвино лежит, таким образом, географически на Оке и Протве, а политически на пересечении самых главных государственных устремлений, связанных с атомным величием, атомным страхом, атомной политикой. Благодаря этой структуре, городок, окруженный нищими деревнями, полон дефицитными товарами, в кафе здесь подают черную икру, а возле дома с двухэтажными квартирами (шик!) стоят машины заграничных марок.
Итак, Протвино, Дом ученых, вечер для молодых специалистов. Я начинаю крутить свою обычную шарманку про совесть ученого и одновременно вглядываюсь в лица слушателей. Они принарядились в этот вечер, хотя выглядят довольно скромно. Тихи, внимательны и как-то отстранены. За полтора часа я почти не почувствовал потока тех флюидов, которые возникают в зале, заряженном твоими идеями. Несколько лиц реагировали на мои пассажи вежливыми улыбками, с некоторой степенью сочувствия, но и только. Задавали вопросы, смысл которых состоял в том, чтобы выяснить «прочность» позиций самого лектора. «Как соотнести ваши взгляды с военной наукой?» Я ответил, что нравственный императив не знает ограничений. Дважды повторялся вопрос о том, как я отношусь к академику А.Д.Сахарову. Вопрос был явно контрольным. Стоило мне уклониться и все, и без того скромные, достижения мои как лектора полетели бы в тар-тарары. Ответил, что считаю А.Д.Сахарова честным человеком, который доказал свою честность уже тем, что сам неоднократно отказывался от своих незрелых взглядов и откровенно признавался в ошибках. Очевидно, не во всем он прав и сегодня (как общественный деятель), но объективная его порядочность для меня несомненна.
Этот ответ явно был встречен одобрением: во всяком случае, слушатели смогли убедиться, что у лектора нет двойной бухгалтерии во взаимоотношениях со слушателями.
После выступления — танцы. Группа молодых пригласила меня за пивной стол. Приятные лица, добрые улыбки, общее дружелюбие. И все же осталось ощущение, что духовный мир моих собеседников неглубок и что, в общем, передо мной молодые технократы, измеряющие ценности мира сего в битах, в рублях, единицах пользы, но не одухотворенные ни в каком смысле. «А зачем ученому быть интеллигентом?» — спросил один парень. А другой, когда разговор коснулся бюрократизации научных учреждений, сказал, что и в СССР и в США открытие лазера потребовало примерно одинакового количества времени и денег. При чем же здесь социальная структура? Наука сама пробивает себе дорогу, открытия, которые технически созрели, рано или поздно выйдут на поверхность независимо от того, кто правит страной, и что передают по радио. Встав из-за пивного стола, я уже окончательно понял, что мое говорение о ценности нравственности никого не затронуло. Молодые даже с известным лукавством заметили мне, что если бы я выступал перед аудиторией более старшей (т.е. уже достигшей ученых степеней), то мне пришлось бы выдержать более серьезную атаку: остепененные не простили бы мне призывов к независимому и нравственному поведению в лаборатории. Они ведь уже знают, как велики блага, воздаваемые за безответственность и подобострастие к начальству.
Расспрашивал своих собеседников о быте в городке. Все говорят о хорошем снабжении, о том, что через два-три года молодой сотрудник получает квартиру, что институт перспективный, есть возможность защищать диссертации. Но когда разговор касается более глубоких и интимных подробностей жизни города, оптимизм линяет. Для неспециалистов — жен физиков в поселке нет работы, а мужчина — м.н.с. не может один прокормить жену и ребенка.
Одни и те же люди окружают протвинского жителя и на работе, и дома, и на улицах и вечером в Доме ученых. С одной стороны это как будто делает общение более тесным, а с другой стороны молодые признаются: приглашать гостей и ходить в гости им не хочется — все разговоры переговорены, каждый сосед и без дополнительного общения ясен со всех сторон. Как и в деревне, здесь всё про всех все знают.
На вопрос считают ли они для себя Протвино местом постоянной жизни, молодые признаются, что для карьеры, для трамплина этот город хорош. Очевидно, ближайшие 6-8 лет будут жить здесь, но оставаться тут навсегда не хотелось бы. В Протвино такая же строгая иерархия, как и в академгородке в Новосибирске. Разница социальных положений здесь очень явственна. При виде докторов наук, живущих в хороших квартирах, с хорошими окладами, у молодых физиков разгораются аппетиты, здесь всегда витает «дух возможностей» — возможности поехать за границу, стать доктором наук, членом-корреспондентом, получить свою лабораторию. Этот дух возможностей с одной стороны побуждает к труду, научной активности, с другой к конформизму. Выступая в Протвино и глядя на вежливо-равнодушные лица молодых карьеристов и карьеристок, пока еще бедных и безвестных, но уже захваченных перспективой поймать свою жар-птицу, я вспомнил о такой же вот встрече в Дубне лет семь назад. Тогда молодые физики, в ответ на мой рассказ о крестных муках академика Николая Вавилова, забросали меня вопросами, я был окружен теплом их улыбок, симпатией большей части зала. За семь лет общественная ситуация в стране изменилась к худшему. Но и тогда в Дубне директор Дома ученых, бывший майор КГБ, сказал мне, благосклонно улыбаясь: «Здесь у нас вы можете говорить, о чем только хотите. Лагеря? Тюрьмы? Спор Вавилова с Лысенко? Пожалуйста, нам это не опасно. Ведь тут у всех хорошая зарплата…»
Свободное копирование
