11 августа.
В ответ на свой отзыв на «Маленькие завещания» получил письмо от Д.Я.Дара (см. запись 17.7.74). Перечитал его несколько раз. Человеческий документ большой силы. Его хочется сохранить целиком. Дар пишет о себе:
«Всё, что я пишу последние десять лет, почти ни у кого не вызывает интереса… Мои сверстники (и среди них мой лучший московский друг Лидия Корнеевна) … видят все испытания, пережитые нашим поколением, только в социально-историческом ракурсе. Молодежь, которая много лет окружала меня, потеряла ко мне интерес, потому что увидела на моем примере, как бесплоден скепсис и нигилизм, как опасно разрушение иллюзий, потому что, разрушая одну иллюзию за другой, как бы выбиваешь почву из-под своих ног.… А молодежь справедливо ищет позитивных ценностей (сейчас — в религии). Как я завидую ей!»
Интересно суждение Дара о нравственности:
«…Подлинная нравственность проявляется не на сцене или на трибуне, освещенной прожекторами, не на площади и не на всемирной литературной толкучке, а только в одной комнате, в полумраке, — я имею в виду нравственность материнской любви, нравственность чувственной любви, нравственность дружбы.…А наше честолюбие, наше естественное желание продлить жизнь свою (хоть на год, хоть на полгода) после смерти, наша потребность вырваться из всеобщей муравьиности, побуждает нас к произнесению речей, писанию книг, поучениям и проповедям. И как вырваться из этой двойственности, не знаю. И очень мучаюсь этим. И нет спокойной старости, а есть растерянность, которая была бы простительной только мальчику, вступающему в жизнь»
О христианстве:
«Для меня существует Христос без христианства. Христианство — это идея, абстрактная и мертвая, как всякая другая идея. Христос, как Дон-Кихот, были идеей воплощенной, т.е. идеей осуществленной во плоти, в живой плоти, т.е. комплекс чувств. Это мне понятно. Понятно их безумие, иллюзии, доброта и нетерпимость. Все это проявление чувства, а не разума, который, на мой взгляд, полностью себя скомпрометировал в последние два столетия (В одной из моих книг — напечатанных — я писал о Дон-Кихоте: «Доброе сердце стоит больше ясного разума» — прим. М.П.). Но идея, оторвавшаяся от человека, поставленная НАД человеком, [нрзб] человека, мне непонятна. На мой взгляд, нет идеи, которая была бы ценнее и дороже, чем человек. Это единственный вывод, который я могу сделать из опыта моего поколения»
Книгу мою о Войно-Ясенецком Дар очень хвалит, относит ее к одной из трех «самых серьезных книг о России, написанных в последние коды». Однако сам Войно ему не симпатичен. Дара отталкивает то, что Лука считает себя выше других, считает, что он имеет право учить других от имени и по поручению Бога. «Все это для меня безнравственность, — восклицает Дар. — Даже в своей литературной работе я ощущаю некоторую безнравственность, потому что в ней я вольно или невольно противопоставляю себя тем, кто не способен рассуждать обо всем с таким кокетливым самодовольством, как я»
Множество возражений толпится в голове на взгляды Давида Яковлевича, но куда важнее то чувство глубокой симпатии, которое вызывает у меня этот мой коллега. В его письме столько доброты, столько подлинной скромности и недооценки своей личности, что не знаешь, спорить ли с ним или просто по-дружески обнять его как товарища по общей доле. Вот и еще один еврей, сжигающий себя на костре своих мыслей и чувств о судьбах русской интеллигенции. Он отрицает христианство, но боюсь, что он даже не догадывается о том, насколько сам он христианин в лучшем смысле этого слова.
Как удар тока, сообщение по радио: уезжает за границу Виктор Некрасов. Он сам в английской газете задается вопросом: с кем остаются те, кто остаются. И отвечает: со следователями КГБ. Нет, неверно. С ними мы не соприкасаемся (в обычных условиях), мы их не знаем, и знать не хотим. А остаемся мы один на один с бандой литературных и «культурных» чиновников, наших мучителей и убийц. Да еще с народом российским, которому все равно. Тяжко.
Свободное копирование
