3 июля.
Ленинград. Судьба Павла Филонова все больше меня занимает. Приехал в Ленинград по приглашению искусствоведа Покровского Олега Викторовича, который сообщил мне, что пишет о Филонове воспоминания и предлагает мне свою помощь. Покровский — высокий, интеллигентного вида человек, лет 60, как будто раз навсегда чем-то испуган: он боится любого упоминания об эпохе репрессий, о Сталине. Филонова чтит, но боится сообщить о нем какие бы то ни было личные подробности. Назвал ряд филоновцев, но добавил, что знакомить с ними будет меня сам. Его воспоминания не слишком ярки, но есть в них интересные детали, особенно о членах «школы». Воспоминания, перепечатанные на машинке, дал он мне прочитать в своем кабинете. Договорились, что рукопись за мой счет будет перепечатана, и он мне ее пошлет в Москву. Впрочем, я как-то не слишком верю в то, что этот испуганный, все время заминающийся в разговорах господин выполнит свое обещание. Когда я спросил его, чем он занимается сейчас, он в своей обычной манере, с запинкой и извиняющейся улыбкой, сказал, что не хотел бы касаться этой темы. Квартира в Поварском переулке (дом 4, кв.6) тоже производит странное впечатление — квартира обставлена старой добротной, но обветшавшей мебелью. Я видел здесь несколько человек мужчин и женщин, но они не произнесли ни слова, так что я даже не понял, родственники ли они хозяина или жильцы. Впрочем, какое мне дело до всего? Филонов, человек-легенда, — вот тема для раздумий. Чем больше узнаю о нем, тем меньше понимаю, что к чему. Как совместить в одном ряду такие факты в биографии художника: в 1916 году идет на фронт добровольцем; в 1918 — председатель [текст отсутствует] его любимый философ — Шопенгауэр, и вместе с тем в дневнике то и дело появляются расхожие мысли 20-х годов о Великом Пролетариате, которому подвластно все и в том числе искусство. Филонов был надменен, — говорит Покровский. Филонов был жесток с учениками, нетерпим, возвышался над ними, никаких отвлеченных разговоров в мастерских не вели. И это тот же Филонов, который последний кусок во время блокады отдавал жене, надеясь ее спасти.
Заведующий отделом науки в журнале «Звезда» Михаил Ивин рассказывает о поездке на Кольский полуостров. От Колы до Дальнего Востока более 10 тыс.км, но впечатления Ивина и мои удивительно точно повторяются. Речь идет, прежде всего, о разрушении природы и распродаже природных богатств страны. Лес Кольского полуострова ценится за границей особенно высоко за качество древесины: пятнадцатиметровая ель растет 300-350 лет. Теперь ели эти валят и по дешевке отправляют в Швецию, Норвегию, Финляндию. Там тоже есть северная ель, но шведы и финны свое не рубят — зачем? Русский лес дешевле. Рубка на Кольском — не просто рубка, а уничтожение всего живого впредь на тысячи лет. Почвенный слой на скальном базисе тонок — не более 40 см. вывозка леса хлыстами (трелёвка) ведет к уничтожению этого слоя. А вместе с почвенным слоем гибнет и будущее этой земли. Изничтожается на продажу и поголовье оленей: ежегодно забивают на Коле полторы тысячи голов. Мяса и шкур оленьих мы не видим — все идет за границу. Поголовье оленей — кормильцев края — из года в год уменьшается.
Свободное копирование
