Львовский техникум - 2

 Во Львов мы с мамой переехали летом, меня приняли без вступительного экзамена (как почти отличника – с одной четвёркой). Маму обещали принять работать уборщицей в том же техникуме (впоследствии она стала работать секретарём учебной части до самого выхода на пенсию, когда я уже работал на Дальнем Востоке). До последнего четвёртого курса мы жили при техникуме: я - в общежитии, а мама – в какой-то комнатушке-закутке на одно койко-место, перестроенной из совмещённых ванной и туалета. Потом нам дали комнату с отдельным входом в старом двухэтажном домике XIX-го, если не XVIII века, с общими на всех «удобствами» в коридоре, но зато в самом центре города, неподалеку от драмтеатра имени Марии Заньковецкой («украинской М. Ермоловой»), с видом на знаменитый своей архитектурой Львовский оперный театр.

 Сам техникум располагался (и ныне остаётся там же) в центре города рядом со старинным красивым зданием Львовского Университета. В конце июля техникум пустовал, студенты ещё не приехали. Кроме нас в соседней комнате обретался только ещё один абитуриент. На второй день по приезде он обрадовал меня сообщением, что во Львове у него живёт тётя, работающая на кондитерской фабрике, которая пригласила его «посмотреть производство». Пообещал, если повезёт, «притаранить» и мне какое-нибудь сладкое угощение. Поздно вечером он вернулся в техникум, видимо весьма объевшийся и довольный, но разочаровал меня: на фабрике у тёти «гостям», как и самим работникам, разрешалось по ходу производственного процесса только «дегустировать» выпускаемую продукцию, но ничего съестного из фабрики выносить категорически запрещалось…

 Ночью в соседней комнате, где ночевал счастливчик, возник какой-то шум и гам. Спросонья я ничего не понял, а утром узнал все подробности ночного шума: моего соседа, оказывается, забрала «скорая помощь» - парень с голодухи, дорвавшись до дармового «тётиного» шоколада, получил чуть ли не заворот кишок…

До начала занятий ещё оставалось более месяца. Мама с утра ходила по различным организациям в поисках ещё какой-то работы, а я бродил по окрестным улицам, знакомясь с красивым старинным Львовом. После полуразрушенного Харькова и сравнительно «скромного» провинциального Станислава хорошо сохранившийся во время войны Львов выглядел сплошным архитектурным памятником. Впечатлял центр города со старой ратушей и домами XVII-XVIII веков. Многочисленные католические костёлы и старинные усадьбы поражали красотой средневековой архитектуры. Впоследствии, через год-два, когда я «попривык» к городу и его облику, то уже не видел ничего особенного в том, что ежедневно по дороге в техникум прохожу мимо дома, где останавливался Пётр I, а на тренировки хожу в старый гимнастический зал по соседству с домиком, где 70-80-х годах XVI века первопечатник Иван Фёдоров выпускал свои первые православные книги…

 Но послевоенная «проза жизни» давала себя знать: надо было на что-то жить, ибо до получения первой стипендии оставалось ещё много времени. А на продукты по карточкам жить было трудно. Иждивенцам с 12-летнего возраста отпускалось НА ДЕНЬ 300 грамм хлеба, 6 г. жиров, 3 г. сахара, 20 г. мясопродуктов (чаще яичного порошка) и 20 г. круп. Естественно, «отоваривание» продуктами производилось раз в месяц (кроме хлеба).

 К счастью, с 1 октября 1947 г. карточная система была отменена. Хотя хлеба стало вдоволь, других продуктов не хватало, жизнь всё равно оставалась трудной.

 Имея некоторый опыт зарабатывания денег в подсобном хозяйстве, а также «розничной» торговлей яблоками на улицах Харькова в 1944 г., я не хотел упускать случая «подзаработать» до начала занятий. Помогал красить учебные столы и стулья в аудиториях, потом обратил внимание на рынок, где, как мне казалось, можно было неплохо заработать на перепродаже папирос в розницу. В стране в послевоенные годы в широкой продаже были самые дешёвые папиросы «Прима». Существовали также «шикарные», известные ещё из довоенных времён папиросы «Казбек». Но их могли себе позволить лишь немногие люди. В основном, конечно, народ курил «махорку» - развесной (в пачках) табак «грубой нарезки», который сворачивался в бумагу (от тонкой «пергаментной» до простых газетных обрывков).

 Но само курение «Примы» являлось тогда уже каким-то индикатором приобщения человека к послевоенной «гражданской» жизни, что ли… Многие стали переходить с махорки на «Приму»... Короче, через пару дней раздумий, присмотревшись к «окружающей обстановке», я купил у одного базарного «оптовика» «несколько пачек «Примы» (где только они «доставались» тогда – мне неведомо) и, «распотрошив» их, стал продавать папиросы «поштучно», бодро расхаживая по Краковскому рынку между торговыми рядами и жизнерадостно выкрикивая: «папиросы «Прима» - пять рублей пара!»). Торговля пошла неплохо – на каждой пачке я имел «доход», равный почти четверти её стоимости: не все могли где-то искать и «доставать» целые пачки: в магазинах их открыто не продавали. А глагол «доставать» в те годы был намного «главнее» и популярнее в бытовом обиходе, нежели почти вышедшее из разговорного обихода слово «купить» - ибо покупать было не только «не на что», но практически и нечего… Послевоенная гражданская промышленность только восстанавливалась, и в стране, только что сошедшей с «военных рельсов», буквально всё нормировалось и «выдавалось» только по карточкам…

 Интересно, что, попав, таким образом, в зону риска – оказавшись в подростковом возрасте наедине с таким соблазном – «сколько хочешь курева в карманах и мамка не видит», я совершенно не поддался ему. Один раз попробовал покурить – дым что-то не понравился: горький и противный… Может быть потому что у меня был такой «свободный доступ» в любое время к куреву, я и не стал курильщиком ? «Запретным плодом», который, как известно, сладок, «курево» для меня не стало. Действительно, любой "запретный плод», наверное, только и бывает сладок…

 То же касается выпивки. По приезде в Харьков, меня, тогда ещё 12-летнего на встрече Нового 1945 года впервые угостили в домашней компании взрослых рюмкой водки. Она показалась горькой и «невкусной». Потом в 1946-47 гг., когда мы жили в Станиславе, муж двоюродной сестры Сони Федя, капитан-следователь военной прокуратуры, часто устраивал разные вечеринки с участием нашей семейной «артистической богемы», как шутя прозвали свояка Абрама Бреймана (мужа второй двоюродной сестры Ани) и его друга Ефима Ланды, работавших в областной филармонии: первый - музыкантом, второй – в жанре художественного чтения. За столом суровый Фёдор наливал всем, в том числе и мне. Я, мальчишка, находившийся под большим влиянием фронтовой личности «дяди Феди», опрокинув рюмку вместе со всеми, изображал «невозмутимость», вызывая одобрительное удивление взрослых - хотя «внутри всё жгло и было противно».

 Потом, конечно, мама останавливала это «спаивание ребёнка» (хотя больше 1-2-х маленьких неполных рюмок мне не давали). Но, возможно, такое полное ОТСУТСТВИЕ ЗАПРЕТОВ на «водку и курево» и сыграло свою роль – я в своей жизни никогда не курил (совсем «не тянуло») и практически «не пил».

 Хотя моя геологическая работа и весь образ жизни, в особенности в молодые годы («бивачная» жизнь в тайге, походы-переходы, когда приходилось и мёрзнуть, и мокнуть, «форсируя своим ходом» различные водные преграды), казалось бы, не должны были так уж сильно «отвращать» меня от выпивки, часто совершенно необходимой для «сугреву» и «поправки здоровья»… Конечно, - выпивал: и со «своими» бичами, и с коллегами в полевых партиях, и в «приличных» компаниях – в высоких научных кругах, и с дамами…). Но всегда – очень мало и с плохо скрываемым внутренним отвращением! Хотя всегда бывал весел в любой компании, внешне обычно не отличаясь в своём поведении от уже неплохо выпивших соседей…

 Да уж, - говорят, бывает у некоторых этакая идиосинкразия к алкоголю. Также известно, что североамериканские индейцы и представители народов крайнего Севера России (чукчи, эвенки, якуты и др.) крайне «слабы» к алкоголю, вследствие отсутствия у них в организме на генном уровне каких-то специфических биологических ферментов. Последние более успешно разлагают алкоголь в организме у людей других национальностей, умеющих «неплохо выпивать», например, хотя бы тех же финнов или нас, грешных «русаков» …

 Хотя, к слову, в лечебных целях врачи и советуют старикам принимать ежедневно по «скольку-то» грамм водки для расширения сосудов, я, к сожалению, этого почему-то не делаю.

 Итак, хотя я успешно стартовал со своим папиросным бизнесом, ему, однако, не было суждено долго продлиться... Однажды ко мне на рынке прицепился какой-то великовозрастный «хрен» в гражданской одежде без погон, отрекомендовавшийся чуть ли не «сотрудником ОБХСС» - «отдела борьбы с хищением социалистической собственности» - , показал какую-то корочку и крепко вцепился в меня. Прочитав краткую мораль про антиобщественный характер спекуляции на рынке («перепродажи с целью наживы»), велел показать «сколько наспекулировал» денег». Я, естественно, отказался. Он тогда крепко вцепился в мою руку и куда-то повёл (сказал – «в отделение»). Была мысль вырваться по дороге и убежать, но, держал, гад, крепко – не вырвешься. Вёл молча. По дороге я стал немного «поскуливать»: мол, «только недавно приехали, жилья нет, отец погиб на фронте, жрать нечего…» - и т. п. А сам «на ходу» придумывал в уме, что буду говорить в милиции «начальнику» (как я полагал, со мной будет разбираться только какой-то, может быть, даже и «очень большой» начальник…). Но мой «проводник», не доходя «до места», вдруг отпустил мою руку и, сказав «больше не попадайся», повернулся и пошёл куда-то в боковой переулок… Короче – этот «внештатный помощник милиции» (были такие тогда), видимо, понял, что ничего не «настрижёт» с моего скудного заработка - я впервые увидел такого своеобразного «блюстителя порядка» - фактически жулика…

 Потом, уже обучаясь на первом курсе, я как и многие другие ребята, время от времени занимался студенческим «послевоенным бизнесом», который тогда официально считался аморальным и предосудительным и назывался «спекуляцией»: редкий дефицитный товар поступавший в розничную торговлю (вроде, например, импортной немецкой пищевой соды или мыла и т. п.) скупался в магазине почти «на корню» и перепродавался затем подороже на рынке (базаре). Для этой цели в группе выделялся «активист-доброволец», который «смывался» с лекции и дежурил возле магазина в день поступления товара (благо магазин был рядом, а также имелась своя «агентура» среди грузчиков магазина). Едва подъезжала машина с товаром для разгрузки, как наш наблюдатель пулей мчался в техникум и сообщал условным знаком в приоткрытую дверь аудитории «важную» новость. Если до звонка на перемену было ещё далеко, многие «заинтересованные» начинали жаловаться на желудок и отпрашивались у преподавателя отпустить их по нужде: у многих начинались недержание и даже понос…

 ...Через полчаса-час половина группы уже стояла в голове образовавшейся очереди (без которой в те годы из дотируемых товаров ничего нельзя было купить).

 Купленная сода или какой другой дефицит перепродавались потом на рынке втридорога.

 Так же на рынке перепродавалась пайковая американская тушонка и любые добытые «по случаю» продукты, хозтовары и носильные вещи…

 В заключение замечу, что слово спекуляция произошло от латинского «speculatio», что означает «выслеживание, высматривание». Англосаксы употребляют это слово в значении «размышление, рассуждение». В советские годы в СССР это слово имело другое и совершенно конкретное значение, обозначающее противоправное действо – продажу дефицитного товара за повышенную цену (не соответствующую его «установленной официально» стоимости).

 В советские годы «спекулянтов» - людей, занимавшихся перепродажей товара по более высокой, чем «государственная», цене - привлекали к ответственности, в т. ч. судебной. Обогащаться за счёт перепродажи с целью собственного обогащения считалось аморальным и было административно (а при больших масштабах такой «торговли» - и уголовно) наказуемо.

 Конечно, в XXI веке при «рыночной экономике» понять это трудно. Но тогда цены регулировало само государство, планово обеспечивая (в меру возможностей) жителей страны продуктами и товарами… Да, тогда многие из них были в продаже в недостаточном количестве – дефицитны. Вместе с тем, напомню, что, в советские времена многое было АБСОЛЮТНО бесплатно, в частности, ВСЯ МЕДИЦИНА И ОБУЧЕНИЕ В СРЕДНИХ И ВЫСШИХ УЧЕБНЫХ ЗАВЕДЕНИЯХ. Курортно-санаторное лечение было доступно практически всем трудящимся - путёвки в санатории и дома отдыха распределялись профсоюзными организациями и оплачивались за счёт средств социального страхования (с оплатой 70% стоимости). А часто и полностью за счёт бюджета здравоохранения - бесплатно! Государственные пенсии старикам и инвалидам были более «весомы», чем ныне (в 2013 г.) – жить на них можно было гораздо лучше…